копьецом в сердце ткнули – он уходит, покидает родной дом, быть может, навсегда, а здесь продолжается все по-прежнему, и будет так после его ухода. Никто даже и не заметит, что его нет, разве что собаки. Впрочем, сейчас они радостной гурьбой кинулись к Мишелю, а завтра также будут рады кому-нибудь еще. Только кто ж теперь будет украдкой кидать им под стол куски мяса и пропитанные соусом хлебные горбушки? Ведь от хозяина замка, барона Александра де Фармер, такого угощения не дождешься – на худой конец кость обглоданную кинет. И перечить ему не смеют – даже младшенький любимчик Эдмон, и тот никогда не утешит заискивающе глядящую в глаза псину лакомым куском: давиться будет, но сам съест, то ли наказания боясь, то ли паинькой прикидываясь.
На смену мрачным мыслям вспыхнула мальчишеская заносчивость – ну и пусть! Возитесь тут со своими тряпками, плошками, играйте в игрушки, ройтесь в земле или других заставляйте – все одно, а я избираю себе путь воина, судьбу, достойную потомка викингов и сына крестоносца!
Ни на кого не глядя, Мишель прошествовал через зал с таким видом, будто произнес эти слова вслух, и все смотрят на него с восхищением. Но на самом деле мало кто из слуг обратил внимание на молодого баронета, уходящего куда-то с мечом на поясе – зрелище привычное. К вечеру вернется весь измочаленный, измазанный (и где только благородный так уделаться смог?) и станет требовать еды да питья, да еще велит наполнить бочку горячей воды на ночь глядя – мыться, дескать, ему приспичило!
Во дворе стояли две оседланные и взнузданные лошади с туго набитыми седельными сумками; Мишель, увидев одну из них – черную, как смоль, с белой полосой вдоль морды, почувствовал как на душе, подернутой ледком тоски, чуть потеплело. Виглаф-конюх, пожалуй, единственный из слуг в замке знал, куда и зачем отправляется Мишель, и приготовил ему свою (да и Мишеля тоже) любимую лошадь – вороную кобылу-полукровку, дочку злобного, полудикого арабского жеребца Сарацина. Фатима унаследовала от отца прекрасные формы и сообразительность, а крутой нрав и непримиримость к принуждению ей, по счастью, не достались. На ней катали, обучая понемногу верховой езде, шестилетнего Эдмона, младшего брата Мишеля, и ребенок уже считал покладистую кобылу своей, бесцеремонно дергая ее за хвост и приводя этим кормилицу в полуобморочное состояние. Мишель, однако, имел свои виды на Фатиму, потому что вместе с Виглафом выкормил ее овечьим молоком – ее мать околела вскоре после родов. И теперь, увидев свою любимицу, готовую разделить с ним неизведанный путь, Мишель ощутил одновременно несколько чувств: благодарность Виглафу, старому викингу, всегда безошибочно определявшему, что творится в душе юноши – вот и теперь; почти детское злорадство – не достанется лошадь младшенькому; радость за благородное животное, истосковавшееся за зиму по вольным пастбищам и простору.
Мишель ласково поглаживал Фатиму по блестящей гибкой шее, поджидая Жака, замешкавшегося на кухне, когда к нему подошел Виглаф.
– Ты твердо решил? – когда
