он вернулся поздно. Взял пиво из холодильника. Включил телевизор, развалился на диване. Лампу не зажигал. Только призрачные экранные отсветы ходили по комнате.
Рыцарь играл в шахматы со Смертью. Черно-белое кино. Скучное. Доктор посмотрел немного и выключил. Уснул прямо на диване.
В самый глухой час ночи подошла к нему женщина неслышным шагом. Лицо у нее было правильное, бледное, бескровное, на плечах – черный плащ.
Женщина смотрела на спящее, спокойное во сне, лицо доктора. Смотрела долго. Наклонилась так близко, как будто собиралась его поцеловать. Почти коснулась лица белыми губами. Выпрямилась и неслышно ушла.
Доктор открыл глаза. Он был один. Тихо шла ночь. Пахло холодом.
Дистанционное управление
В электричке ранним утром девушку напротив меня разбудил сотовый, она его выкопала из сумки, и такой примерно разговор состоялся:
– Да, Михаил. Здравствуйте… Очень хорошо. Видите серое здание? Вы к нему не подходите, идите по этой улице прямо… Нет, погодите. Вернитесь назад. Вы башню видите? Очень хорошо. Идите по этой улице к башне. С одной стороны будет серое здание, а с другой башня… Идете? Очень хорошо. Нет-нет, не останавливайтесь и никуда не сворачивайте, продолжайте идти. Дошли до перекрестка? Ой, нет, вернитесь назад…
И так она довела Михаила до нужного дома и объяснила, что надо позвонить и сказать, что пришел рабочий грузить мебель, дверь ему и откроется.
Я подумала, а вот если бы спросонья она завела его ну туда. И он бы пропал, зайдя не туда. Жена бы вечером спохватилась и принялась искать…
Сюжет – это ошибка, вот что я подумала.
Слова
Навеяно док. фильмом «Не будем проклинать изгнанье».
Эмигрант возвращался в Россию после Второй мировой, после Победы. Советское правительство объявило нечто вроде амнистии эмигрантам. Конечно, его посадили. И десять лет он был в лагерях. Но он сказал, что эти десять лет были вроде платы за тот день, когда он вернулся в Россию.
Он сошел на станции и спросил папиросы.
– Нету, – сказал мужик.
А мальчишка рядом с ним, в пиджаке с отцовского плеча, сказал:
– Есть махорка.
Мальчишка вытащил граненый стакан и насыпал в него махорку.
Этот мальчишка в большом пиджаке, махорка, граненый стакан и были Россией. Эмигрант тоже был Россией. Вне России он как бы и не существовал. Он думал, что и России уже не существует.
Мало того, что вокруг звучала русская речь. Фигурой этой речи являлся мальчик. И граненый стакан. И эмигрант. Потому что язык – это не слова. Слова сами по себе – шелуха. Язык – это, когда ты говоришь: «мальчик». И мальчик оглядывается.
Конечно, конечно, конечно, все это сто раз известно, и мертвый язык тот, чьим словам нет уже соответствия в этом мире. Но в мире всех этих несуществующих соответствий нас не будет.
За возвращение в живую речь, за повторное вступление в ту же реку, десять лет лагерей не показались людям чрезмерной
