Сены, в сумерки, горит огонь в окне баржи, мне видны руки, они готовят еду. Я не знаю и не могу знать кто это.
Неведомый мне мир. Мое в нем отсутствие – единственная достоверность.
Не только во Франции, но и на родине. Все то же самое. Горит свет в окне. Я вижу в нем человека. Меня в его мире нет.
*
Вагон почти полон, но места еще были, сразу, у дверей.
– Свободно? – спросила я.
– Нет! – ответил мне ясным голосом мальчик, он сидел у окна и смотрел на меня весело и нахально. – Здесь сидят моя мамушка и мая бабушка.
Похоже, он был цыган.
Я устроилась напротив, с краю. Напротив этого тощего, маленького мальчика, который не мог усидеть на месте, распирало его от веселой энергии, он привставал, привскакивал, оглядывал входящих.
Женщина вошла и тоже спросила, свободно ли место рядом с ним.
– Да, – звонко разрешил ей сесть мальчик. И посмотрел на меня с задорной издевкой.
– Ах ты, сволочь, – выпалила я непроизвольно.
– Я не сволочь! – весело воскликнул он. – Я не сволочь!
– Еще какая, – пробурчала я.
– Я не сволочь! Кого хочу, того сажаю!
Я обиделась, вскочила (и даже нашла себе место в середине вагона).
Я вскочила, а он крикнул:
– Давай, давай! Кого хочу, того сажаю.
Он веселился, он был властелин, вбегавшие в вагон – его подданные. Когда электричка тронулась, он отправился по вагону с гармошкой, жалостливой, звонкой песней и пакетом, разверстым для денег. Игра закончилась, или продолжалась.
Я не подала.
Вечный
Никто не отсечет ему голову. Он бы и рад, но жизнь его не кончится никогда. Ни при каких обстоятельствах.
Возможно, он уже лет пятьсот живет в одной и той же квартире. Пользуется старинной чашкой. Но я не уверена. Скорее всего, он не держится за вещи. Не бережет. Какая квартира простоит пятьсот лет? Особенно в Москве. То пожар, то война, то революция, то стройка, то грабители. Ничего не сбережешь. Да ему и не хочется. Это все тлен, он знает. Ничего из прошлого он не хранит. Прошлого он не хранит. Он его отпускает.
Оно уносится песчаной пылью, он остается, откашливается, идет в магазин, покупать новые туфли. Вынимает бумажник расплатиться и достает нечаянно купюру столетней давности, бормочет «извините», заталкивает купюру в карман, находит подходящую нынешнему времени. Он прошлого не удерживает, оно само его не отпускает.
Где-то есть картина, малоизвестный художник итальянского возрождения, он на ней запечатлен, в образе старого воина. Есть пленка конца XIX века, хранится во французской синематеке, он идет в толпе по бульвару, попал в кинохронику. В музее военно-медицинской академии, в основном фонде, есть его фотография: чудесно исцелившийся больной раком.
Болеет он часто и тяжело. Выздоравливает. Это похоже на рождение. Ненадолго мир становится новым, почти чудесным. Жить почти хочется. Длится это недолго, максимум пару дней.
Он
