уже скоро. Нам еще две сотни людей из отряда в Израиль надо вывезти… – впереди их ждала дорога на юг, хорошо знакомая Аврааму, через Будапешт и Салоники:
– Или на Стамбул пойдем, – он пока не решил, – тамошних евреев никто не трогал. Знакомства в общине у меня есть, нам помогут… – Конрад, будто очнувшись, провел рукой по гладко выбритым щекам. Прежде чем спуститься с гор, они избавились от бород.
– Авраам… – Копыто пошевелил доски в костре, – в Треблинке, ничего нет… – летом, после уничтожения лагеря, немцы распахали поля, засеяв их травой:
– Только снег, Авраам… – темные глаза Блау взглянули на него, – это не как в Аушвице. В Треблинке ничего не осталось, от людей… – доктор Судаков, насадив хлеб на нож, обжаривал куски над костром:
– Осталось, – тихо отозвался Авраам, – кости и пепел, во рвах. И дым… – он указал на костер, – дым в небе. Но поэтому мы и воюем, Конрад, поэтому спасаем евреев. Чтобы возродить наш народ… – Блау прикурил от головни:
– Когда мы вернемся в горы, Циона, должно быть… – он не хотел, даже про себя, произносить это слово, – в общем, она станет такая, как была раньше. И очень хорошо. Я не хочу видеть, это. Потом, конечно, придется, и мне, и Ционе, но мы в кибуце не станем селиться. Обоснуемся в Тель-Авиве, город мне по душе. И вообще, у нее в следующем году мой ребенок появится, потом еще один, и еще… Она забудет об этом… – Блау поднял голову:
– После войны у нас будет много детей, Авраам… – он, неожиданно, нежно улыбнулся.
Доктор Судаков пристроил на кусок хлеба ломоть заледенелого сала:
– До конца войны еще дожить надо, Копыто, – он посмотрел на темнеющее, вечернее небо, – и неизвестно, что потом случится… – на востоке поднималась далекая, льдистая луна. Ветер швырнул в амбар мелкий, колючий снег. Авраам, поднявшись, захлопнул дверь.
Деревня Барвинек, граница Польши и Словакии
Приоткрыв заслонку беленой печи, Эстер, ловко вытащила глиняный горшок. В комнате уютно запахло кашей, щеки женщины раскраснелись от огня. На стенах висели местные тканые ковры, кровать покрыли вышитым одеялом. За маленьким окном, с кружевными занавесками, утреннее солнце освещало заснеженный садик, с покосившейся, деревянной оградой. К калитке вела протоптанная тропинка, на кольях забора устроился серый, с красной грудкой снегирь:
– Сейчас мы тебе масла в кашу положим… – Эстер потянулась за трофейной, жестяной бутылкой, с рисунком оливы и надписью на испанском языке, – сахаром посыплем… – на пакете сахара стояла печать вермахта:
– Хлеб свежий, сыр здесь свой, и видишь… – она отрезала Ционе хороший ломоть хлеба, – пригодился джем, что мы варили… – осенью Эстер оставила у хозяйки Ционы ворованные с немецких складов продукты. В саду созревали яблоки, Эстер и Циона закатали несколько банок варенья:
– Вкусное получилось… – облизав ложку, Эстер мимолетно вспомнила свою диету, в Амстердаме
