появлялась в кадре.
Неприятно подходить к зеркалу, когда оттуда глядит моя мать. Я унаследовала ее скверные качества, например, неспособность задерживаться на одном месте, вечную тягу бежать при первых признаках проблем. Ох, этот ее эскапизм! Иногда мне кажется, я такая же. Постоянно подавляю желание пуститься наутек. Взять хотя бы приезд в Хэмптонс – что это, если не бегство? Жизнь в Нью-Йорке чуточку осложнилась – и я мигом сдернула в безопасное место, к бабуле под крылышко.
Как бы мне хотелось быть похожей на бабулю! Она никогда не ставит оценок моим поступкам. Она принимает меня полностью, безоговорочно. В то время как мать держит в уме некий идеал, а я, хоть режь, в контуры не вписываюсь – к ее великой досаде. Ей вообще трудно угодить. Маме всюду скучно, всюду одни обыватели. А я все детство мечтала не выделяться. Не отличаться от товарищей по школе. Но где там – Грэй Гудман выше обыденности.
Жестокая была шутка – определить меня в частную школу Верхнего Ист-Сайда и ждать оригинальности мышления и поступков, этих проявлений нонконформизма. В итоге я превратилась в изгоя, жаждущего вписаться в коллектив; не уверена, что полностью изжила это чувство.
Бабуля, напротив, признает важность житейских мелочей. Понимает, зачем девочке джинсы «как у всех» или почему надо непременно получить наряду с остальными одноклассницами приглашение на пижамную вечеринку. Бабуля не видит греха в обыденности. Считает, что можно быть обычным человеком и самой себе создавать праздник. Именно этим она и занимается. Рядовой домашний обед для нас двоих превращает в целое событие.
– Жизнь дает достаточно поводов для слез, – говорит бабуля. – Поэтому необходимо отмечать счастливые периоды.
Хотелось бы и мне это уметь. Но я не умею; даже не представляю, с какого конца взяться.
Глава 8
Я не просто росла без отца – я его в глаза не видела.
Как объяснила мать – причем не дожидаясь, когда я достигну подходящего возраста, – мой отец не хотел детей. Приятель матери, когда она решила родить, он согласился поспособствовать при условии, что не появится в моей жизни, что останется моим отцом только биологически, но не фактически. К какой категории принадлежали их отношения? Отец был репортером в «Вашингтон пост», они часто работали на одном задании. Годами я упрашивала маму рассказать, как они познакомились. Мне хотелось романтизировать эту историю, выжать из нее как можно больше. Но нет, с моей матерью этот номер не проходил. «Он был мне приятелем, только и всего», – отвечала она, даром что видела, как жажду я волшебства, а местами и мелодрамы.
Больше я не сержусь на мать. По крайней мере, не так, как раньше. В детстве я тайком бегала в библиотеку, с помощью микрофиши прочесывала старые выпуски «Вашингтон пост» – искала строки, написанные отцом. Скрытая стопками газет, я до мельчайших деталей продумывала душещипательные истории. Отец, воображала я, после моего появления на свет кардинально пересмотрел собственные взгляды на отцовство, но, увы, был заслан писать репортажи в отдаленную и опасную страну. На все мое детство. Я мысленно клялась,
