офицер, низенький, красивый брюнет, не спускал глаз с княжны. Он щурился, впивался в неё своими черными, бархатными глазами и невольно потуплял их перед жгучим, немигающим взглядом княжны.
Третий офицер позвал денщика и что-то тихо распорядился.
Через четверть часа нам принесли целый десерт из груш, фиг, апельсинов, фиников, принесли засахаренные фрукты, принесли бокалы и шампанское.
Высокий signor принялся угощать нас и хозяйничать.
– Signor! – сказал князь. – Позвольте мне вписать ваши имена в записную книжку (и он вынул и раскрыл её). На случай нашей вторичной встречи, при более мирных условиях.
– Мы вам дадим лучше наши карточки.
И мы обменялись нашими визитными карточками.
На картах итальянцев стояли имена:
Paolo Cantini, Antonio Sphorza и Juseppo Malti.
На карточке князя, которую положил передо мной мой сосед, было награвировано крупным шрифтом:
Le prince Michel Lobkoff-Krassowsky, aide de camps de S. A. I. le grand D…
Итальянцы угощали нас на славу. Мы выпили за 'Italia una, за благоденствие Милана, за взятие Рима, за всех красавиц, за здоровье княжны, una bellissima principessa di tutti, за здоровье всех русских княжон, за здоровье всех и каждого.
Прошло уже более часа. Мы говорили по-итальянски, по-французски, по-русски, говорили все в один голос, кричали и смеялись.
Signor Sphorza становился все более и более любезным. Его глаза искрились и лоснились. В его голосе зазвучала страстная нотка. Он целовал два или три раза ручку княжны. Наконец, он схватил эту руку и уже не выпускал её из своей. Он что-то шептал княжне на ухо, о чем-то молил.
Я видел, как глаза княжны померкли и она страшно побледнела. Затем я видел, как Сфорца обхватил её талию, но затем произошло что-то, о чем я не могу дать ясного отчёта.
Брякнул выстрел и Сфорца упал. Мы все вскочили и все видели, как одно мгновение княжна стояла над ним с протянутым маленьким пистолетом в руке. Но это было только одно мгновение.
Все лицо её быстро изменилось; кровь прилила к нему, слезы заблестели на глазах. Она отбросила пистолет, упала на колени перед телом Сфорца, обняла его и голосом, в котором звучали слезы и рыдания, звучным, страстным голосом проговорила.
– О Mio caro! Mio amore! Tanto dolore, tanto soffrire! (О! Мой дорогой! Моя любовь! Столько горя! Столько страдания!)
И она поцеловала его.
Затем в следующее мгновение, она вскочила и, обхватив голову руками, захохотала громко, дико, неистово, и я чувствовал, как от этого страшного хохота хмель оставил мою голову и мороз побежал по спине.
Мы втроём бросились к ней: я, Cantini и князь. Мы облили холодной водой ей голову, вывели из палатки на сырой, холодный, подземный воздух и она как будто очнулась. Несколько времени она сжимала лоб и виски руками и потом вдруг проговорила.
– Пора, едемте! – и быстро двинулась.
– Княжна! – вскричал князь, останавливая её – так нельзя. Нам надо завязать глаза.
– Да! да! завязать глаза… Когда расстреливают, то всегда завязывают
