прижала, что Юля, пискнув, отстранилась, покрутила пальцем у виска и рассмеялась.
13
Той весной наследник все свое время отдавал военной службе – собственно говоря, он всецело ей принадлежал. Впрочем, Николаю Александровичу всегда нравилась полковая гвардейская жизнь – нравилось гусарство, летние лагерные сборы. Он любил лошадей – любил тот миг, когда вскакиваешь в седло и, чувствуя под собой сильный круп, слушаешь все убыстряющийся мерный топот. Он вообще обожал быструю верховую езду, – до полного слияния с конем, до превращения в единое летящее целое. Любил, когда на полном скаку свистит в ушах ветер (он вообще любил делать то, что у него отменно получалось; и он был прекрасный наездник – это отмечали все, кто его знал). Николай Александрович с удовольствием носил военную одежду, считал что хорошо подогнанный мундир украшает мужчину, придавая ему стройности и щеголеватости. Собственно говоря, военную форму по традиции носили все без исключения Романовы. С удовольствием надевая безупречно пригнанный, тонкого сукна китель, сшитый у Норденштрема (у этого лучшего в Петербурге военного портного одевались все великие князья), Николай Александрович кроме телесного комфорта ощущал еще и приятное единение со славным гвардейским офицерством. Звание гвардейца уже само по себе обязывало к благородству и доблести – любой гвардейский офицер, не раздумывая, готов был положить жизнь за веру, за честь, за царя и Отечество.
Наследник-цесаревич старался глубоко и добросовестно вникать в военную службу. Любил он также полковые праздники в Офицерском собрании, – особенно так называемое «сиденье», когда в проветренной после обеда зале раздвигались стулья, гасились керосиновые лампы и зажигались свечи в бронзовых канделябрах. Запах от потрескивающих свечей разливался в воздухе и плыл по зале, соединяясь с ароматом цветочных гирлянд. И можно было курить, расстегнув тугие крючки воротника – пока доверху наполненные братины с шампанским осторожно, чтобы не быть расплесканными (и в то же время небрежно, как и полагается у гусар), передавались по кругу из рук в руки. Был в этом некий веселый смысл и традиционное военное дружество…
Случалось, что из офицеров полка складывался свой струнный оркестр (многие для души поигрывали на гитаре). Иногда засиживались до утра – тогда уж разгул крепчал, доходя до высокого градуса… И все было так мило, так просто и весело – и неизменно присутствовал на таких полковых посиделках какой-то особый лихой и легкий гусарский дух. И да – весело бывало без притворства, по-настоящему. Впрочем, братство и душевное единение чувствовались уже после первого бокала вина…
Николай Александрович считал себя приверженцем и патриотом Преображенского полка. Быть преображенцем было, безусловно, почетнее и приятнее нежели, предположим, семеновцем; преображенцы и острили смешнее и праздновали веселее. Никогда однако Николай Александрович не заявлял о собственных
