которого ему, видимо, удалось стащить у собственного отца, за спиной знакомый тряпичный мешок. Вид у парня был совершенно счастливый: улыбка до ушей, во все зубы. Я выбежал его встретить и обнял, как родного.
– Рассказывай, дружище, как удалось тебе сбежать?!
– О, это было целое приключение! Я вылез через маленькое окно на крышу и спустился по карнизу, но меня заметил младший брат и всё рассказал отцу, хорошо, что я по лесу тайные тропы знаю, так бы вовек не ушёл от батьки! – он покраснел. – Если поймает, забьёт!
– Не забьёт. Теперь ты – мой, потому что сам так решил, и я постою за тебя! Сейчас же отправляемся в путь!
Ослика мы оставили, взяв с хозяев обещание вернуть его обратно на хутор. Я усадил Валентино на Джюсто, конь принял его не без разочарования, он ждал меня, но я ехал в экипаже с Патрицией. Валентино ни разу на таких скакунах не ездил. В деревне, где лошадей держат для работы и тяжёлых перевозок, а потом съедают, когда подходит их срок, не водится такой красоты. Это же элитный жеребец невиданной красоты! Восседая на нём, мальчик чувствовал себя на вершине мира, чем вызывал всеобщее одобрение и улыбки. С малолетства умеющий управляться с животными, Валентино моментально влился в седло. Джюсто не оставалось ничего другого, как подчиниться ещё кому-то, кроме любимого хозяина, но он, то и дело, укоризненно поглядывал в мою сторону за то, что я променял его на женщину и трясусь в пыльном экипаже вместо того, чтобы ощущать его горячие бока и нестись с ним навстречу ветру.
Молчание Патриции начинало всё больше меня угнетать, безэмоциональная пустота между нами пугала. Будто умерло в ней что-то вместе с потерянным ребёнком, или поцелуй, который она увидела всё ещё не давал ей покоя?..
Мы сидели рядом, но как чужие смотрели в разные окна. Угрызений совести я не испытывал, потому что сделал всё, что мог, ради её спасения. А поцелуй?.. Это сильнее меня.
На поясе, надёжно прикреплённый, находится сосуд, подаренный Филореттой. «Моя дорога к Эделине», с которой уже не свернуть. Знахарка недвусмысленно сказала, что иначе потеряю их обеих. Рано или поздно мне придётся его выпить, и что будет потом – одному Богу известно.
Чувствовала ли жена, на какую сделку я пошёл ради того, чтобы сохранить ей жизнь? Видимо, так, потому что её осуждающему молчанию не было конца, холодные глаза говорили: «Ты предал меня и нашу любовь», – уста молчали. А у меня кончалось терпение.
– Остановись! – резко скомандовал я возничему, он немедленно исполнил повеление. – И долго ты собираешься молчать? – я повернул лицо Патриции к себе, несмотря на все её усилия не делать этого. – Что с тобою происходит, можешь сказать? Сколько будешь дуться и делать вид, что тебе безразлично всё вокруг?!
В её взгляде лишь отторжение и напряжённость. Словно две половины её естества борются между собой: одна меня по-прежнему любит, другая ненавидит, потому что в ней поселилась ревность.
