и Русь у нас уже не та… мы изменились и выросли вместе с теми величайшими преобразованиями, которые в корне изменили облик нашей страны258». Но, как показал Д. Бранденбергер, «данную позицию оказалось очень сложно отстоять, и вскоре она была оставлена259», что подтверждается, к примеру, массовым празднованием 800-летия основания Москвы, когда образ славного прошлого – еще «той», дореволюционной Руси – получил дополнительную легитимацию в форме установки в центре столицы памятника князю Юрию Долгорукому.)
Дальнейшее развитие «борьба с иностранщиной» получила в кампании против «космополитов», формальной датой начала которой принято считать 28 января 1949 года, когда в газете «Правда» была опубликована статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков»: в этой статье группу критиков обвинили в «безродном космополитизме» и антипатриотических настроениях. Эта кампания очень быстро приобрела выраженный антисемитский характер, привела к вспышке бытовой юдофобии и затронула все социальные страты советского общества.
Для отечественной науки и массового искусства данная кампания стала своего рода сигналом: государственный патриотизм санкционирует обращение к национальным моделям и образцам и противопоставление этих образцов и моделей «западным» (в широком смысле). Более того, этот сигнал был воспринят и коллективным знанием, которое усваивало и распространяло националистические идеи. Как отмечает Д. Бранденбергер, преобладанию в обществе этих идей «способствовали как широкое использование образов и героев русской истории и мифологии в школьном образовании и во всей массовой культуре, так и публичные высказывания партийной номенклатуры260». Необходимо отметить, что руссоцентризм идеологии и пропаганды не предусматривал особого русского государственного или национального строительства, государственная политика не подразумевала институциональной, политической и культурной автономии для русской нации; однако в коллективном знании и в массовой культуре утвердилась приоритетность всего русского по сравнению с достижениями других народов СССР (см. показательные цитаты из писем и высказываний советских граждан в работе Д. Бранденбергера, главы 13—14). Данное обстоятельство позволило исследователям сделать вывод о формировании в послевоенные годы у русских чувства национальной идентичности: «Усилия партийного руководства заручиться доверием народных масс с помощью избранных русских мифов, легенд и образов привели к тому, чего сталинские идеологи никак не ожидали, – к развитию у русских национального самосознания, абсолютно независимого от общепризнанных социалистических ценностей261». Этот конструктивистский тезис представляется довольно спорным, особенно с учетом того, что публицистическая дискуссия относительно русской национальной идентичности продолжается
Ibid. С. 297.
