до вятичей.
Этот роман В. Д. Иванова содержит несколько сюжетных ходов, впоследствии растиражированных позднесоветским историческим романом и «ефремовской школой» советской фантастики, а затем унаследованных «героическим» славянским фэнтези:
– романтический герой-одиночка, бросающий вызов традиционному укладу жизни (разумеется, данный сюжетный ход не является исключительной прерогативой советского исторического романа, однако он постоянно воспроизводится, поэтому выделить ее необходимо);
– романтическая идеализация «своего», прежде всего «земли», «почвы» и «языка»305;
– абсолютизация инакости «чужого» (с чужими, неславянами, не договариваются, их грабят и уничтожают);
– алиенизация Степи (противопоставление оседлых славян кочевым степнякам, которые «не в силах понять» славянский образ жизни)306;
– условно-средневековый мир, в котором разворачивается действие (хотя сюжет отнесен к VI веку нашей эры);
– поклонение языческим божествам как элемент достоверности «декораций», на фоне которых разворачивается действие;
– былинно-сказительская стилистика повествования (уснащение текста историзмами и архаизмами, использование лексических оборотов из былин, былинный «напевный склад» речи героев и т. д.; отчасти этот художественный прием использовал и В. Ян, однако именно с «Руси изначальной» данный прием стал обязательным элементом советского исторического романа307);
– широкое использование архаизмов и псевдо-архаизмов (например, «князь-старшина») для создания языковой картины славянской древности; при этом допускается использование лингвистических анахронизмов или условных анахронизмов (те же «воевода», «слобода» в значении «застава» и др.).
Помимо разработки указанных сюжетных ходов, этот роман популяризировал среди читательской аудитории теорию Б. А. Рыбакова об автохтонности славянского населения на территории Украины308. Сам автор романа, как отмечал А. Г. Кузьмин, «примыкал в целом к концепции Б. А. Рыбакова, консультации и рецензии которого имели для писателя наибольшее значение… В то же время в романе упомянуты русы, живущие на побережье озера Ладоги, что указывает на сомнения самого В. Д. Иванова в правильности концепции происхождения Руси, которую он избрал в романе…»309 Так или иначе, благодаря во многом именно «Руси изначальной» представление об автохтонности славян на этой территории закрепилось в коллективном знании (чем, кстати, не преминули позднее воспользоваться украинские националисты, заговорившие о древнейшем «праукраинском материнском» этносе310).
В целом «Русь изначальную», учитывая отсутствие документальных сведений об эпохе, в которой разворачивается действие романа, следует отнести не к исторической
О значении этих и подобных им понятий для русского национального самосознания см.: Рябов О. В. «Матушка-Русь». Опыт гендерного анализа поисков национальной идентичности России в отечественной и западной историософии.
Вполне вероятно, что В. Д. Иванов, будучи близок к движению русских националистов, был знаком с теорией пассионарности Л. Н. Гумилева (см. далее) и разделял представление последнего об «этнической несовместимости» славян и кочевников-тюрков. О влиянии теории Л. Н. Гумилева на идеологию русских националистов см. указанную работу Н. А. Митрохина. Также существует мнение, что Л. Н. Гумилев, сам оставаясь в рамках исторической науки, «подготовил почву для бурного произрастания разнообразных творцов псевдоисторического бреда… с необходимой аудиторией потребителей их продукции. Без него ни первые не были бы столь самоуверенны, ни вторые столь многочисленны. Ибо Л. Гумилев своим авторитетом как бы санкционировал произвольное обращение с историей». См.:
См.:
Критику этой концепции см., например, у А. П. Новосельцева: «Мир истории» или миф истории? // Вопросы истории. 1993. №1. С. 23—32
См., например:
