условно-древнеславянского воина, былинного витязя в его различных ипостасях, и противостояния этого воина, индивидуально и в коллективе, различным «супостатам», которые «приходят с мечом» на родную землю героя. «Родноверская» модель строится на попытках восстановить «веру пращуров», актуализировать в современном социуме дохристианскую культурную ситуацию и среду. Наконец деконструкционистская модель переосмысляет славянский метасюжет в комическом и даже сатирическом ключе, деконструирует героический пафос и фактически дезавуирует культурный национализм (в то же время продолжая его тиражировать в рамках массовой культуры самим фактом обращения к данному метасюжету).
Жанр или формулу, в которых бы какая-либо из указанных моделей превалировала, выделить затруднительно; скорее, можно говорить о том, что некий жанр / формула массового искусства тяготеют преимущественно к той или иной модели. Ниже этот тезис получит обоснование и будет подтвержден убедительными, как хочется надеяться, примерами.
Героико-эпическая модель славянского метасюжета в советской массовой культуре
Вплоть до середины 1930-х годов героика славянского метасюжета в советской культуре воспроизводилась в комических интерпретациях: помимо упоминавшегося выше либретто Д. Бедного к опере А. И. Таирова (этот текст представлял собой переделку либретто В. А. Крылова к «исходной» опере-фарс А. П. Бородина «Богатыри» 1867 г.295), можно вспомнить, например, буффонаду «Крещение Руси» (1932), в которой «былинные богатыри выступали в роли жандармской охранки», а Микула Селянинович появлялся «в неукоснительно пьяном виде» и произносил «путаные, непонятные слова»296. Подобная «фальсификация народного прошлого»297 в новой государственно-державной системе координат, сложившейся после «руссоцентричного поворота», выглядела недопустимой; как отмечалось ранее, исправить положение был призван в том числе патриотический исторический роман.
Как отмечает Б. В. Дубин, для советского исторического романа уже с конца 1920-х годов была характерна «патриотическая» линия, которую представляли произведения державные, скажем, «Петр Первый» А. Н. Толстого и военно-патриотические, к примеру, «монгольская трилогия» В. Яна и «Олегов щит» В. М. Саянова (1934). Причем со второй половины 1930-х годов в советской исторической романистике «на первый план выходят проблемы построения мощного национального государства… темы „наследия“, культурного синтеза, классики и пр.»298 А с 1960-х годов, и особенно в 1970-х – 1980-х, усиливается – в связи с обстоятельствами, о которых говорилось выше – интерес к отечественным «истокам», к «киевскому» и «московскому» периодам собирания русского государства, наконец, к догосударственной и племенной Руси; именно тогда в текстах советской исторической беллетристики
В тексте Крылова действуют «псевдобогатыри» Авоська, Небоська, Чудила и Купила, выдающие себя за подлинных богатырей; продолжая эту линию, Д. Бедный представил в своем либретто «пьяную бражку князя Владимира», которую наделил именами богатырей из былин, – за что, равно как и за очернение самого Владимира, был подвергнут суровой партийной критике. См.:
Формулировка П. М. Керженцева; см.: Фальсификация народного прошлого (о «Богатырях» Демьяна Бедного) // Правда. 15 ноября 1936 г. См. также сборник статей «Против фальсификации народного прошлого» (М. – Л., 1937).
