вручил мне этот скверный факт чуть ли не при первой встрече. Заметь: от меня она никаких поощрений так и не дождалась, – и это при всем ее потаскушном старании! Мною ты можешь гордиться: мой кактус в свои ручки она так и не взяла.
Итог: он был во власти Денег, она – во власти Разврата.
Преподавательскому коллективу меня представил Зверев: августовским утром, на прохладном совещании; он, – обнажив карикатурной улыбкой выбеленные дорогим усердием зубы, что, наверное, будут освещать весь гроб, когда придет его час, – объявил о новом сотруднике, завоевавшем в столице «определенную популярность в литературных кругах». Все гостеприимно похлопали в ладоши, оживленно поулыбались и стали обсуждать учебные вопросы. Там была и ты. Когда мы случайно встретились взглядами, я ощутил то самое баловство жизни, о котором так много писал: когда в одной руке она прячет случайность, а в другой – неизбежность. Несмотря на твою «безучастность», моя фантазия вдруг сплела один романтичный момент: в квартирной полутьме, в единственном укрытии от агрессивного дождя, я тянусь к твоим теплым губам (понимаю, что это довольно глупая картинка, больше подходящая для постера бессюжетной драмы, но работать откровеннее моя мысль не решалась). Совещание съело два часа, но никто не расходился; все делились друг с другом разноцветными впечатлениями о летнем отдыхе: кто-то гордился, что лето было убито достойно (долгожданная поездка на море), кто-то старчески охал, вспоминая, как лето намертво затоптали бесчисленные внуки («Ни одной спокойной минуты в доме не было! Ни одной! Кошмар трех месяцев!»); кто-то сыграл свадьбу, навсегда сохранив июльское солнце в памяти семьи; кто-то развелся, невольно подложив под сознание все то же июльское солнце, что теперь начинает просвечивать, когда слышится слово «свобода»; кто-то повидался с родителями…
После этого бодрого мероприятия, когда все его участники стали шумно расходиться, ко мне, в залитом солнцем коридоре, радостно подлетел чудак с рыжим пожаром на голове. На собрании, провалившись в облако своего интереса, он сидел с неподвижным взглядом и приоткрытым ртом. На вид это был обычный подросток, с заразительной улыбкой, гладким лицом, неопрятными кудрями; на деле – мой новый коллега, аспирант, который тоже преподавал литературу, но который в ней ничего, как я узнал позже, увлекательного не находил. Единственное, чем его привлекала работа – это «стройненькие» (и преимущественно глупенькие) студентки, или – «студенточки», как он говорил. А еще он их называл «кошечками». Или «пупсиками».
– Михаил Ткаченко, – представился он. – Миша.
– Андрей. – Я пожал его руку.
– Куришь?
– Нет.
– Правильно, я тоже. Еще раз поздравляю с прибытием в наш коллектив. Значит, ты писатель… Надо почитать, – улыбнулся он. – Как будем пупсиков делить?
– Что?
– Не бери в голову, – хлопнул он меня по плечу.
Он сразу показался мне добрым (хотя смутила бесстыдная длина его языка).
