подыскал для тебя комфортное местечко: бухгалтер в желтом доме. Твое женское самолюбие спокойно переварило этот забавный факт, несмотря на то, что некоторые твои бывшие одногруппницы – безработные! – пренебрежительно отозвались о твоем выборе. Можно сказать, что для них это был безобидный удар, нисколько не повредивший их гордости, но на который последовала машинальная атака. «Как же так? Такая умница – и в какую-то психушку…» На тебя все преподаватели молились и знали, что ты хочешь остаться преподавать. «Ну как же так?» А ты, бедняжка, понимая, что тебя хотят ранить, не могла сразу подобрать нужных слов, чтобы собрать из них прочную виселицу, – тогда ты еще не имела той жесткой импровизационной силы, с которой сейчас бы ты вдавила этих дурочек в их же душевные дыры; думаю, поэтому вы и утратили связь: не только потому, что ты искоренила в себе женскую потребность доверительного диалога (послушный дневник успешно заменил этих убогих созданий), нет, – просто со временем они стали в твоем присутствии ощущать дискомфорт: я злорадно полагаю, что это был как бы просвет, короткий просвет, но в нем они успевали узреть лишь всестороннее поражение собственной жизни, им становилось тяжелее возразить тебе, ты выставляла их ущербными… Да и к черту их! Нам и без друзей было хорошо, правда?
Ты обустраивалась во взрослой жизни самостоятельно. Родители звали тебя к себе, но ты отказывалась, надеясь, что тебе удастся вернуться в свой любимый университет. Это был тяжелый период, когда ты, захлебываясь слезами, опускалась на депрессивное дно; и еще, – ты была совсем одна. Днем ты работала, а вечером проваливалась в подушку. Но через месяц-другой ты пришла в себя. Иначе и быть не могло.
Работа тебе нравилась, – сначала. Была некоторая размеренность, спокойствие, – то, чего тебе как раз не хватало. Для полного выполнения своих профессиональных обязанностей ты использовала не более пяти процентов своих незаурядных умственных способностей: тебе это даже льстило (некоторые твои коллеги – в основном пожилые – удивлялись этой легкости, даже завидовали, но зависть эта, конечно, ядовитых корней не имела, – это были добрые женщины, с которыми ты представляла самую разумную часть в помещении для безумных). Но потом ты стала переживать за себя, за свои знания, что без периодической подпитки имеют печальное свойство растрачиваться; как бы смешно это ни звучало, но ты боялась отупеть. Ты стала перечитывать некоторые конспекты, находила в сети профильные статьи, напичканные вызывающими формулами и математическими диалектизмами. Что я могу сказать? Ты умница, Ева. Настоящая умница.
И через четыре года работы в дурнушке ты наконец вернулась в университет: после незапланированного самоубийства одного депрессивного бородача с кафедры тебя незамедлительно выдернули из сумасшедшего дома. Из одного в другой. Я долго вспоминал, могли ли мы пересекаться, ведь я учился на последнем курсе, когда ты вышла на работу, но я не смог вспомнить ни твоего профиля в учительской толпе, ни твоего строгого встречного шага в узком
