доме, в ученье-то не ходи! – И опять повторяет: – Тебе Господь все устроит, тебя преподобный Серафим ото всего защитит, если уж ты теперь к нему приехала, на всю жизнь он с тобой! Только ты не забывай этих дней, сегодняшней нашей беседы. Вот тебе и книга, почитаешь ее, а там и с хорошими людьми поведись, держись церкви, посещай ее, и к таинствам будешь ходить – так и жизнь пройдет. Жизнь твоя мне ясна. Иди с миром!
Я, утешенная его мирной беседой, сошла вниз и бросилась к матушке Еванфии.
– Ну, вот и ответ тебе! – сказала, заплакав, старушка.
А кругом вопросы так и сыплют:
– Что сказал? Что велел? Ответил?
А я, успокоенная, с такой дивной тишиной в душе, сижу где-то на бревнышке, листая книгу «Царский путь Креста Господня, ведущий в жизнь вечную». Это беседа ангела с девушкой о жизни, о пути, о Кресте.
Идем домой. Матушкам монах дал по картинке. Лиза вся в слезах, всхлипывает. Я молчу с ней, я не хочу ей ничего говорить, я вся полна пережитым. Так спокойно мне, так тихо на душе.
– Да ты знаешь ли, как он тебя-то позвал? – спрашивает меня матушка. – Ведь первую тебя зовет: «Зоя! Зоя!» Вот чудо-то! А в толпе-то Зои и нет, я сразу и поняла, что это тебя зовет. Не Зинаиду, а Зою зовет. Ведь это чудо… И тебя первую.
Я все рассказала матушке Еванфии, а она плачет счастливыми слезами:
– Ведь я молилась! Ведь это чудо!
– А о чем Лиза плачет?
– Так она сама к нему взобралась по лестнице после тебя, что-то ему сказала, а он ее с лестницы да и столкнул, да чего-то сказал ей. Ох, как ей обидно: с тобой-то он сколько поговорил, а ей-то – ох, плох прием, обидно ей.
Лиза просила благословения ежедневно причащаться, а монах сказал: «Нельзя тебе!» – и прогнал ее.
Стали приходить богомольцы: «А мне книжку… А мне четки дал… А меня иконой благословил… А мне велел… А мне сказал…» – и все рады. О, русские простые души!
К Лизе было трудно подойти, до того она была огорчена. Я о себе ей ничего не сказала, как-то не хотелось слышать ее окрика.
На рассвете мы выехали в Знаменский монастырь. Там огромная икона Божией Матери «Знамение». Лиза, к моему удивлению, не подошла к Чаше и была сумрачна. Она кое-что узнала от матушки, что я получила на все ответ, и молчала со мной. Дружба наша расклеивалась еще и потому, что Лиза не развязывала свой мешок с продовольствием, а есть нам хотелось. Было за нее стыдно и горько за ее грубость, жадность.
На пароходе случилась совсем неприятная история: Лиза решила угостить нас консервами, но каждая банка при открывании шипела, вспухала и портила воздух – консервы за пять дней жаркой погоды и от тряски тарантаса все испортились. Открыли окно и побросали в волны Волги все до одной банки. А мы все голодные, и денег нет, и ехать еще сутки. В Рыбинске взяли один обед за 1 рубль 40 копеек (как цены-то растут!), и у меня осталось 2 копейки.
– Может, ты, Лиза, купишь?
– Мне еще после Углича ехать домой, – отказала она, запихивая подальше свой кошелек.
Друг мой для меня был потерян.
Путеводная
