а разве так можно, чтобы мусульмане восстанавливали православную церковь?
Спрашивал человек сильный и небедный. Этот вопрос и у меня постоянно крутился в голове: почему никто не согласился работать на храме, кроме этих узбеков? Нина, наша староста, перехватывает инициативу: – А действительно почему? Семеныч, ты же из наших мест, и храм тебе этот, считай, родной. Поговорил бы с людьми, у нас много предпринимателей из местных, создали бы попечительский совет. Разве не жалко, что такая красота рушится, пропадает?
С того дня у нас в самом деле заговорили о попечительском совете и даже как-то один раз собирались. Но дальше разговоров дело не пошло. У попечителей рядом с храмом росли величественные особняки.
Трудно, очень трудно быть благодетелем. Это раньше русские купцы-миллионщики могли, так они и в Бога верили. Хотя вера – тоже не панацея. Был у нас на приходе человек, который стал приходить в храм, еще будучи простым рабочим. Решил он заняться бизнесом и слово дал: десятую часть от всех доходов станет отдавать на восстановление общей святыни. И Бог его услышал. С того времени все, что бы он ни делал, начало приносить деньги. Уже года через три его десятина в несколько раз превышала обычную для наших мест зарплату.
Но оказалось, что малую десятину отдавать легко, а как денежки пошли, так больше и не смог. Сам же на себя и жаловался:
– Чем дальше, тем больше жаба душит.
Поначалу он было пытался на десятину свечами да и иконками отовариваться, а потом и так прекратил.
Помню, как после моего назначения настоятелем пригласил он меня к себе, накрыл стол и предложил угощаться. Я сижу, ем, а сам он к еде не прикасается, скрестил руки на груди, откинулся на спинку кресла и смотрит на меня. Кормит и смотрит оценивающе, словно хозяин на собаку. Вот ты мне понравишься, дам тебе кусок, и будешь жить, и будешь строиться, а не дам, так и не будешь. А я эти мысли его понимаю, да только, думаю, ладно, ради общего дела на время и собачью шкуру примерю. Только не пришлось, слава Богу. Ведь, если жаба за кого берется, то и дело доводит до конца. Вскоре построил человек большой дом, ушел от всех, а про церковь, говорят, вообще забыл.
И на следующий год вновь пришлось просить узбеков. Штукатурили они внешний фасад. Работали хорошо, а наши бабушки в благодарность их бесплатно кормили. Со временем Файзула стал заглядывать в храм. К концу службы зайдет, стоит слушает. Потом, как и все, подойдет к кресту и священнику руку поцелует.
У Файзулы своя система жизненной философии. Для него весь мир – мусульмане, и православные тоже мусульмане, только немного не такие, как у них на родине. К священнику, то есть ко мне, и к моей молитве у него доверие особое. Увидел, как мы служим водосвятные молебны, понравилось. Построит своих племянников и зовет меня их святой водой покропить. Я не отказываю, поливаю щедро:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Потом ловлю себя на мысли: это же почти формула крещения. Тогда пытаюсь им растолковать:
– Я вас освящаю,
