глаза и твердые волевые губы. На учебу у него времени не хватало и Гера снова взвалил на себя заботу об отметках товарища. Они стали не разлей вода: один – яркий веселый и сильный спортсмен, другой – умный, тонкий и красивый "гений" местного разлива. Профессиональный спортсмен с вечными солеными шуточками и интеллектуал с сосредоточенным взглядом философа и длинными тонкими пальцами, выдающими породу . Если бы кто-нибудь внимательный зашел в класс, то сразу бы увидел эту пару и сказал себе: "Ага, вот он центр…". Ребята проводили вместе довольно много времени: Гера ездил на важные регаты на Московское море, стал вхож в разные компании кроме своей. Они вместе пили пиво, и друг уговаривал Геру не теряться с девушками. Мудрость его была несложной: "Ничего не бойся, дают – бери! Ничего не будет. Я тебе обещаю." – вот что Гере говорил друг и он ему поверил. Общение с женщинами не потрясло его сверх меры. Это было неплохой разрядкой, немного будоражило, льстило самолюбию, но всегда оставляло Геру эмоционально глухим. Ни в одну из своих подруг, которых набралось уже 3-4, он не был влюблен. Девушки казались ему неумными и быстро надоедали. Обижать он их не хотел и старался все так подстроить, что она сама переставала ему звонить. Она и переставала, не сознавая, что Гера сам и подстроил их дурацкую размолвку. Девушка была однако удовольствием, лучше, чем выпивка, после которой болела голова, и уж конечно лучше, чем курение, в которое он едва втянувшись, быстро бросил. Ни к чему. В те времена курили практически все, но Гера вовсе и не собирался быть как все. Все – это все, а он – это он. Как трудно ему всегда было смешиваться с толпой, он и не смешивался, храня свое странное обособленное одиночество, незаметное окружающим, но всегда им самим осознаваемое и лелеемое. Люди были разными, умными и не очень, милыми и злыми, но никто не мог его понять до конца: ни родители, ни друзья, ни женщины. Никто. Теперь взгляд его ярких синих жестких глаз все чаще и чаще был устремлен в глубь самого себя. Гера все запоминал, оценивал, анализировал и делал выводы. Только бы не наделать ошибок, не попасть в просак, не потерять контроль. Надо быть осторожным, иначе… что "иначе" Гере и думать не хотелось.
В институт Гера поступил по тем временам модный: московский институт управления и информатики. Новая отрасль, имеющая дело с компьютерами. Опять все было легко, Гера учился играючи. На факультете ему было даже проще, чем в школе. Уже не надо было писать дурацкие сочинения про Татьяну Ларину, которая "идеал Пушкина… и русская душа". Впрочем, Гера получал за школьные сочинения только пятерки. Быть грамотным, как машина, не составляло для него труда, язык же был системой, а вот "что писать", чтобы угодить учителю, быть в струе, не выйти за рамки требований, не дай бог не сказать лишнего, не допустить в сочинение ни грана своей собственной мысли – это было труднее, но Гера справлялся. "Чацкий, Онегин, Печорин – лишние люди"? – конечно лишние. Кто в этом сомневается? А "Раскольников и Базаров – новые люди"? – ой, да не проблема: новые – так новые. Ценил ли
