Потом пред ним открылись Унтерзеен, Лаутербруннен, Гриндельвальд, Госли и так далее. Спустя несколько дней Карамзин был уже на берегах Женевского озера. Приехав в Лозанну, он отправился обозреть северо-восточные берега этого волшебного озера, так живописно переданные в «Элоизе» Руссо.
В ноябре Карамзин был в Женеве и вел здесь жизнь, как сам он выражается, довольно однообразную. Он прогуливался, и, желая иметь полное понятие о французской литературе, читал французских писателей, старых и новых, без различия; бывал на женевских вечеринках и в опере; так он провел здесь более четырех месяцев (от начала ноября до начала марта), изучал [24] окрестности Женевы, бывал в Фернее и на Альпийских горах, короче, наслаждался жизнью вполне. Карамзин желал познакомиться с швейцарским философом Боннетом, жившим верстах в четырех от Женевы, в деревне Жанту. Еще находясь в Москве, он читал сочинения Боннета и любил его от всей души.
В это время Боннет уже отказался от шумного света, страдал болезнями, оглох и ослеп, жил в уединении и почти никого не принимал, кроме самых близких родных. Карамзин случайно познакомился с одним из родственников Боннета, известным Кела, который вызвался познакомить молодого русского путешественника с почтенным и полузабытым мыслителем, и спустя несколько дней Карамзин увидел Боннета. Вот что пишет Карамзин после первого с ним свидания: «Я думал найти слабого старца, обветшалую скинию, развалины великого Боннета. Что же нашел? Хотя старца, но еще бодрого, в глазах которого блистает огонь жизни, которого голос еще тверд и приятен; одним словом, Боннета, от которого можно ожидать второй “Палингенезии”». Боннет встретил Карамзина весьма ласково. «Вы видите перед собою такого человека, – сказал Карамзин, – который с великим удовольствием и пользою читал Ваши сочинения, и который любит и почитает Вас сердечно». Боннет отвечал учтивостью за учтивость. Начался разговор; Боннет совершенно очаровал Карамзина своим добродушием и позволил ему переводить свое сочинение на русский язык: «С чего же Вы думаете начать?» – спросил он. – С “Созерцания природы” (“Contemplation de la nature”), – отвечал Карамзин». «Жан-Жака, – пишет Карамзин, – Боннет называет великим ритором, слог его – музыкою, а философию – воздушным замком».
Карамзин не замедлил вступить в переписку и с Боннетом. Вот первое письмо Карамзина, писанное к Боннету по-французски:
«Je prends la liberté de vous écrire, parce que je crois qu une petite lettre, quoique écrite en mauvais français, vous importunera moins qu une visite, qui pourrait interrompre vos occupations quelques moments de plus. J ai relu encore une fois votre “Contemplation” avec toute l’attention possible. Oui, monsieur, je puis dire sans ostentation, que je me sens capable de traduire cet exellent ouvrage sans le défigurer, ni même affaiblir beaucoup l’énergie de votre style; mais pour conserver toute la fraicheur des beautés, qui se trouvent dans loriginal, il faudrait être un second Bonnet, ou doué de son génie. D’ailleurs notre langue, quoique fort riche, n’est pas assez cultivée, et nous avons encore très peu de livres de philosophie et de physique, écrits ou traduits en russe. Il faudra faire de nouvelles compositions, et même créer de nouveaux noms, ce que les Allemands ontété obligés de faire, quand ils ont commencée à écrire en leur langue; mais sans être injuste envers cette dernière, dont je connois toute l’énergie et la richesse, je dirai que la notre a plus de souplesse et d’harmonie. Le sentiment de l’utilité de mon travail me donnera la force nécessaire pour en surmonter les difficultés.
Vous êtes toujours si claire, et vos expressions sont si precises, que pour à présent je n’ai qu’à vous remercier de la permission, que vous avez bien voulu me donner, de m’adresser à vous, en cas que quelque chose dans votre ouvrage m’embarassât; si j’ai de la peine, ce sera de rendre clairement en russe ce qui est très claire en français, pour peu que l’on sache ce dernier.
Je me propose aussi de traduire votre “Palingénésie”. J’ai un ami (Mr. N.N. à Moscou), qui s’estime heureux, ainsi que moi, d’avoir
За несколько дней до своего отъезда Карамзин приобрел от Лафатера две его рукописи: «Сто тайных физиономических правил», в заглавии которых написано «Lache des Elends nicht, und der Mittel das Elend zu lindern» и «Памятник для любезных странников». Первое из этих сочинений автор решился никогда не печатать, потому что о чертах человеческих лиц, означающих дурные свойства, говорится довольно свободно, чего нет во втором издании, помещенном в «Handbibliothek für Freunde».
