отблагодарила.
Света заревела еще сильней, услышав эти обжигающие душу слова, посидела немного у кровати и вскочила из дома, только дверь за ней стукнула.
Она неслась, не разбирая дороги к реке. Нет, топиться она не собиралась. Просто выплакаться вволю. От реки поднимался сизый туман. Он лучше всех спрячет ее от злых глаз сельчан. И ведь самое обидное, что мать ни за что не поверит, что с Яшей они лишь целовались. Полина Яковлевна даже не спросила, правду, нет ли сказал Матвей. Сразу за веник взялась. Свете было жаль мать, а себя жальче всех. Она плакала, сидя под ветками ивы, и никак не могла успокоиться. Как теперь смотреть в глаза маме, если та ее гулящей считает? Да обидно больше всего то, что Света ни в чем не виновата. Не спала она с Яшей, была чиста как и прежде, да только этому никто теперь не поверит.
***
Село лихорадило. Говорили о пожаре, о цыганах, о Свете. Смотрели косо в ее сторону, но не успел опуститься вечер на землю, как вспыхнул новый пожар. На этот раз горел еще недостроенный дом участкового. Ни о какой проводке или газе разговоров не было.
Всем было ясно, как Божий день, что это дел рук цыган. И ведь цыгане не стали поджигать ту сараюшку, в которой сейчас жил милиционер с молодой женой. Нет, сгорел сруб, на который оставалось лишь крышу поставить и все – дом готов.
Участковый молча смотрел на горящий дом, его жена тихонько плакала рядом. Тушить и спасать сруб никто не спешил. Нажитого годами имущества в доме не было, выносить ничего не нужно. А сруб проще новый сложить. Только эту зиму участковый, скорей всего, проведет опять в лачуге, где кроме печи да кровати, ничего не помещается. Что и говорить – цыгане отомстили за смерть своего соплеменника.
На следующий день уже под вечер, Света мыла пол в избе. Весь день прошел в хлопотах: то теленок никак не хотел уходить со двора, пришлось вооружиться хворостиной и проводить его на выпаса; потом огурцы с помидорами в банки закатывала, вот и пришлось полы мыть на ночь глядя. Мать спохватилась и отправилась в сельскую пекарню за хлебом. Она должна была вернуться перед возвращением стада в село. Мать и дочь не разговаривали друг с другом в течение всего дня. Ходили обе хмурые. Полина Яковлевна лишь тяжело вздыхала, глядя на дочку, а той было стыдно перед матерью.
Стукнула входная дверь, и Полина Яковлевна прошла с сумкой на кухню, Света к тому времени уже принялась за веранду. Мать появилась вновь на пороге избы. Света, увидев ее босые ноги, подняла глаза. Лицо женщины был озадаченным. Никак что-то спросить хочет или рассказать. Девушка оставила тряпку, выпрямилась. Их глаза встретились.
– Любишь Яшу? – вдруг тихо спросила Полина Яковлевна.
Света покраснела.
– Люблю, – так же тихо ответила она, не отводя взгляда от лица матери.
Та тяжело вздохнула.
– Тогда беги в табор. За ним прийти должны будут. Участковый и Матушкин теперь не оставят его в покое, – сказала она, а Света с каждым словом все сильней бледнела,
