не любили, особенно если они талантливы.
– Да не тушуйся, Ромала, – подбодрила Люся, по-дружески хлопнув девочку между лопаток.
– Люся! Милославская! Какого черта ты здесь делаешь? – взревел педагог Андрей Петрович Белянкин. Он так не ожидал увидеть ее сейчас, что даже не очень выбирал выражения.
Мила, едва завидев учителя, попыталась ретироваться, да не тут-то было! Оказывается, еще три дня назад девочка лежала дома с температурой под сорок. В горле у нее три тысячи чертей боронили почву. Во всяком случае, ей так казалось. Там что-то жарили, карябали и скребли. Глотать было больно. Говорить сложно, а петь и вовсе невозможно! А без песни жизни нет!
– Люся! Я тебя видел! Ты не такая хрупкая, чтоб прятаться за швабру! И на фоне штор ты тоже заметна. А ну сейчас же марш отсюда! К пилюлям, грелкам и горячему молоку с медом! – бушевал Андрей Петрович.
– Ненавижу молоко! – пискнула из-за пианино Люда и опять нырнула обратно.
– И молчать!!! Не открывай рот в течение недели! Ясно тебе?
– А есть как?
– Молча!!! – орал Белянкин.
Он бросил на стол листы с нотами, и те разъехались по полировке, несколько спланировало на пол, но педагог даже не оглянулся. Он своими длиннющими ногами в два шага пересек кабинет, выковырял из убежища Людмилу и потащил к двери. Люся последним усилием вцепилась в пианино и что-то пыталась говорить в свое оправдание. Да где там!
– Я буду молчать! – твердила девочка.
Андрей Петрович все-таки отодрал ее от пианино и вновь поволок к выходу.
– Буду молчать, чест слово! Даже тише, чем мышь! – уверяла Люся и схватилась за вешалку. Треногое чугунное чудище пошатнулось и легонько щелкнуло педагога по темечку. Стукнуло бы сильней, да Люся успела его придержать.
– Ой, – сказал Белянкин, отпуская Люсю и ощупывая то самое темечко.
– Я спасла вам жизнь! – заявила Милославская.
– Ну да, конечно! Сначала этим… этой… треногой шарахнула по голове, а теперь – жизнь спасла!?
– Буду молчать, чест слово!
– Не верю! – повторил знаменитую фразу Станиславского Андрей Петрович. Он вновь двумя шагами пересек комнату. Именно это дало повод Людмиле усомниться в крепости его решения. Не выгонит теперь. Она побежала вслед за ним, стала поднимать нотную грамоту, стараясь заглянуть в глаза. Знала, что сдался. Ромала протянула педагогу те листы, что успела собрать. Для нее это был первый концерт, который она увидела в исполнении Люси. Конечно, цыганочка понимала, что все это только спектакль, и они оба – и Белянкин, и Люся – это знали и талантливо играли свои роли.
– Я буду молчать! – проговорила она в который раз.
– Ну, еще бы! В противном случае, мадмуазель Милославская, я засуну вам в рот кляп. Усекла?
– Усекла, – весело повторила Люся.
Конечно,
