в руках, готовых с Тобой трудиться и в чистом сердце. Я отдам, всё что попросишь, мои руки и капли пота, сердца жар, одиночество жизни". Ну, вот. "Радуйтесь" надо петь, а к нему что-то совсем не рождественский гимн прилип. Джефу неожиданно пришло в голову, что все эти его утренние размышления подвели к признанию одиночества. Он раньше не придавал этому значения. Один и один, что с того? Видимо, просто потому, что так остро оно не ощущалось до появления Николь. Старая шутка о том, что одиночество – это если ящик электронной почты завален письмами роботов, вдруг выросла в истину в этой своей объёмности.
Так. Вот оно, ОДИНОЧЕСТВО. Тяжеловесное до неподъёмности. Опустошительное в своей полноте. Как могло так получиться, что он даже не осознавал раньше, насколько он одинок? До прихода в его жизнь света, который подарила Николь, он и не представлял глубины этого чувства.
Не было в нём сейчас ни удовольствия, ни облегчения от крещения – только хмурое молчание окружало его в тишине ночной дороги. Гулкое, оголённое, пустое пространство жило в нём теперь, когда он остался без присутствия рядом Николь и Бога. Он чувствовал себя покинутым, не заброшенным, нет, просто оставленным на время. И эта таинственная пустота была в нём так томительна, наполняя сердце грустью, что Джеф походил по квартире, не зная как унять эту сосущую боль. Попробовал поесть – одному было невкусно. Он вспомнил, как делал утром разноцветное желе, чтобы Николь было приятно.
Добрался до телефона, не в силах вынести больше этот груз. Позвонил, думая про себя: "Она уже спит, что я делаю? Ну и что, что предложила позвонить? Раз сама не позвонила, значит, устала". Николь ответила. Было таким облегчением услышать её голос, что одиночество провалилось куда-то, вместе с проглоченным куском курицы. Растворилось бесследно в глубине сознания и осталось только ощущение удовольствия оттого, что он не один, невзирая на расстояние между ними, что Николь тоже скучает без него и что она рада его крещению.
Он, успокоенный, сунул курицу в холодильник, вытянулся на прохладе постели. Лежал не шевелясь, ожидая когда навалится сон, привычно расслабляясь в этом ожидании. Едва он заснул, провалившись в мягкие пучины тьмы и удобства, как над ухом грянул звонок. Уже давно отошли в прошлое времена, когда он тянулся к трубке, размышляя о несправедливости мира. Сейчас это ему и в голову не приходило.
– Коган, – привычно сообщил Джеф с закрытыми глазами.
– Марина, – услышал в трубке.
Сначала он не понял, какого чёрта она ему звонит среди ночи, потом воспоминание о давнем разговоре вышвырнуло его разом и из сна и из постели.
– Сейчас, – сказал он. – Через три минуты выезжаю. Плюс двадцать на дорогу. – Но в ответ услышал одни гудки.
Сунул одновременно обе ноги в штанины. Вроде бы всё же сегодня было нормально? Или он что-то пропустил?
Даже говорить не стала. Что там происходит? Неужели опять? Неужели опять? Как часто у них подобные эксцессы? Последний был на день всех святых и вот – снова.
