в ушах протяжно засвистело, и вокруг мамы пошла прозрачная рябь, будто невидимая кисть зигзагами размывала края картинки. «Неужели инсульт? – мелькнула мысль. – Нет, не может быть, я еще молодая»… Эля тряхнула головой в надежде, что зигзаги исчезнут, моргнула несколько раз и обнаружила, что рябь почти затерла сына, маму и тетю Полю…
– Скорую, – из последних сил выдохнула Эля и положила голову на коврик.
Больше она ничего не могла сказать – язык не слушался, но она все слышала, будто все происходило за толстой стеной: и отчаянный плач сына, и топот ног по комнате. Она чувствовала, как по виску и дальше, в ухо, текут слезы. Видела испуганное личико сына, но успокоить не могла – тело ее не слушалось, оно расплывалось по полу, с каждым вдохом становясь все тяжелее и тяжелее, и вдруг под собственной тяжестью Эля провалилась в бездну.
Она очнулась в палате, освещенной тусклым ночником, с тяжелой, будто налитой свинцом головой, и с тихой радостью обнаружила, что на стуле дремлет Аня. С радостью потому, что ей только что приснилось, будто она лежит в большой комнате одна и к ней никто никогда не придет и она здесь так и сгинет. Она действительно лежала в большой палате, на третьем этаже – сюда кладут своих, если что, а также важных гостей. От других палат она отличается только тем, что находится в торце и в ней есть умывальник, а это большое подспорье – не надо ходить в туалет по-маленькому. Баночку приспособила – и хорошо. Забавно шевеля пухлыми губами, Аня мирно сопела еще с минуту, а потом вскинулась и вытаращила на Элю заспанные, ничего не понимающие глаза.
– Михална… – Она провела ладонью по лицу и поправила косынку, сползшую набок. – Ой, простите, заснула я… – Она зевнула, ерзнула на стуле, повела покатыми плечами и выпрямилась. – Вы как? – Аня подалась вперед, погладила руку Эли, лежащую поверх одеяла, и улыбнулась, взгляд стал осмысленным. – А вы нас напугали, ох, напугали… – Она горестно покачала головой.
Эля кивнула:
– Я ничего не помню… А что случилось?
– Как что? У вас был гипертонический криз.
– Криз? – Эля поморщилась.
– А как вы думали? Давление двести двадцать на сто тридцать.
– Сколько? – Глаза у Эли полезли на лоб.
– Двести двадцать на сто тридцать, – повторила Аня.
Несколько секунд Эля пыталась осмыслить сказанное, а потом, глядя в темное окно, спросила:
– Это когда было?
– Прошлой ночью.
Эля поморщилась:
– Сутки назад?
– Да.
– Ничего не помню! – в сердцах сказала она, отвела глаза и охнула от боли, пронзившей голову.
Аня вскочила. Стены палаты, в самом верху, под потолком, стали соединяться, превращая палату в шатер. Когда потолок исчез совсем, Эля провалилась в темноту и очнулась, когда солнце настойчиво светило в палату – проснулась от страшной жары и от ощущения, что умирает. Да-да, умирает, потому что, когда жарко, сердце должно стучать
