Она же была совсем молодая, родилась в тридцать восьмом, я хорошо помню.
– Она заболела, стала хромать. В это время всех лошадей отправляли на фронт, вот такая история. – Юра развел руками.
– Жаль… Моя подруга ее очень любила, назвала Гердой.
– Зося? Зося ваша подруга? Надо же! Мы с ней много о лошадях говорили, она хорошо в них разбиралась. – Юра мотнул головой. – Хорошая была девчонка. – Он тяжело вздохнул и поднял глаза на Элю. – Так мы встретимся?
– Конечно встретимся.
Она освободилась в начале шестого – слава богу, задерживаться не нужно было. В первый же вечер Юра рассказал, что дважды был ранен. Но вообще-то он здоров и хорошо себя чувствует. Этим откровенным признанием он совершенно покорил Элю. Встречи участились, дошло до объятий и поцелуев. Не видя Юры, она старалась не скучать и допускала, что он больше не придет – она ведь совсем не красавица, а он… Он, безусловно, нравится женщинам. Но он приходил. Спустя месяц она сильно скучала, и ей было больно от мысли, что он может больше не прийти, но он приходил. Вскоре Эля сделала открытие – ей так хорошо с ним, так тепло, уютно, как с давним близким другом, и она не хочет, как Аня, каждое утро просыпаться потому, что нужно идти на работу, и каждый вечер ложиться в холодную постель. Она хочет семью, хочет жить с мужчиной, спать с ним, чувствовать себя счастливой и любимой. Она хочет стать мамой. Для скольких деток ее руки стали первыми на земле? Сколько розовых, красивых и некрасивых, плачущих и молчаливых, здоровых и покалеченных младенцев они держали, и каждый раз ее сердце заходилось в неистовой радости от этой незабываемой встречи, которую иначе как волшебством не назовешь. Первое касание, первое движение крошечного человечка, первый крик – и все это подарено ей. Судьба не имеет права ее обижать, не должна над ней глумиться – хватит одного раза. Судьба просто обязана подарить ей сына, да, именно сына. И это произошло.
Тогда, в первые дни любви, Эля заливисто смеялась, цокая каблучками по тротуару, а Юра шел рядом, размахивал руками и нес веселую чепуху, от которой ее сердце таяло, таяло… И растаяло на третьем месяце встреч. Она с наслаждением ласкала его израненное тело, целовала шрамы, содрогаясь от того, как больно ему было, и все сильнее погружаясь в любовь, нежную, безгранично светлую, – она жаждала тишины, покоя, неспешной беседы, утреннего горячего чая, пышно взбитой подушки, теплой комнаты и уюта. Это была совсем другая любовь, не похожая на ту, первую, и это было понятно – ей не шестнадцать, любовь в ее сердце – это уже не комок нервов, сжимающийся при малейшем слове, вздохе, взгляде. Теперь ее любовь – словно новорожденное дитя, которое увидело свет и которому все равно, кто и как примет его в этом мире, потому что Эля верит Юрке. Верит интуитивно – так мы, не отдавая себе отчета, выбираем из толпы одного-единственного человека и спрашиваем, который час или как добраться до ближайшей трамвайной остановки, в то время как из ближнего круга, из тех, кого знаем, мы заранее определяем, кому можно доверять, а кому – нет, не по словам, а по глазам, выражению лица, тембру голоса, жестам, осанке, походке. По тому, что нельзя подделать. Если бы можно было сравнить с чем-то еще эту любовь, то Эля сравнила бы с теплой морской
