последний раз? Тридцать первого декабря сорокового года? А после этого, совсем недолго, до эвакуации, Эля спешно перебегала на другую сторону улицы, увидев коренастую фигуру подруги. Бывшей подруги.
Нина растянула губы в улыбке и почесала затылок. Она еще девочкой к месту и не к месту энергично чесала затылок. Тогда, очень давно, глядя на нее, Эля думала, что, если бы на голове Нины была кепка, она сдвинула бы ее на лоб, как это делал щуплый низкорослый парнишка – шкет из «есинского» двора, отличавшийся жестким взглядом. Его взгляда боялись все пацаны в округе. Шкет этот ни на кого не кричал – чуть зыркнет, чуть повысит голос, и все. Учился через пень-колоду и в основном промышлял на вокзале – тащил все, что плохо лежит. Не у граждан, а из товарных вагонов. Один раз попался, и Поля его выручила – с того дня шкет уважительно называл ее Полина Пална, к Соне обращался по-свойски – «теть Сонь» – и помогал поднести сумки с базара, за что получал неизменные двадцать копеек, мялся, бубнил: «Не надо…» – потом улыбался, обнажая почерневшие зубы, брал монетку и со словами: «Для вас завсегда» – ретировался задом и в полупоклоне. Шкет погиб в первые дни оккупации – немцы согнали людей из окрестных домов на разгрузку вагонов с провизией, а он решил заныкать несколько банок тушенки, для чего прикопал их тут же, в горке щебня, когда отлить ходил. Пришел за банками ночью – там его и застрелили. Эля узнала об этом, когда вернулась из Фрунзе, и долго плакала. При всем вызывающе наглом поведении у шкета была добрая душа, чем он сильно отличался от Нинки. Хотя… Что могла Эля знать о ее душе? Ведь они расстались, когда им всем едва исполнилось семнадцать…
Райка смотрела на женщин с нескрываемым любопытством, а Нина с Элей с преувеличенным вниманием глазели по сторонам. Первой пришла в себя Эля:
– Раечка, как самочувствие? Спину не тянет?
Рая хлопает глазами:
– Вчера тянуло немного, а с утра ничего…
Эля смотрит на часы:
– Хорошо, я не буду мешать, зайду через полчаса.
– Хорошо, Элла Михайловна.
Эля шагнула к двери.
– До свиданья, – сказала она, толкнув дверь, и услышала: – Ты знаешь, что Шура погиб?
Элю будто по затылку чем-то тяжелым стукнули, и она быстро повернулась к Нине.
– Знаю… – просипела она, не узнавая собственного голоса.
– Он служил на границе с Литвой – вся застава полегла в первые часы войны, – с надрывом произнесла Нина. – В первые часы… – Она опустила подбородок на грудь.
Сердце зашлось.
– Нина, это очень тяжело, не нужно… – Эля хватала ртом воздух. – Не нужно.
– Шурка тебя любил… – Нина снова подняла голову, по ее щекам катились слезы. – Господи, сколько всего было, а я помню, будто вчера, – ее голос дрожал, – будто вчера он ждал тебя, все шею тянул, выглядывал… – Она провела ладонью по одной щеке, по другой, тяжело вздохнула. – Я думала, кричать на тебя буду, ненавидеть… – Ее лицо искривилось
