не оставлю своего города, чем снискал особенное уважение Ожешко: в нем проснулся совершенно яростный патриотизм. А еще он стал слишком много пить.
В таких условиях работа практически встала. Я ходил в полупустую редакцию и почти ничего не делал. Главный редактор перестал собирать сотрудников на ежедневные планерки и большую часть времени проводил в своем кабинете. Ожешко постоянно крутился вокруг меня, и я не понимал, что ему было нужно. Иногда он приходил на работу пьяным. Всем было наплевать.
– Когда сюда придут немцы, – говорил мне Ожеш– ко, – они не получат Краков просто так. Мы им покажем. Покажем ведь?
– Покажем, – отвечал я.
Сам же я думал лишь об одном: поскорее бы.
Я внес хороший вклад в наступление. За время работы я устроил множество блестящих провокаций в прессе, которые сыграли на руку нашим дипломатам. Я передавал в Центр сведения о военных аэродромах, гарнизонах, оборонительных укреплениях. Мне нравилась эта работа. Теперь же я хотел домой, в Берлин. К заслуженным похвалам от начальства, к посиделкам в баре с партийными товарищами.
Утром шестого сентября меня разбудил звонок в дверь.
Я взглянул на часы. Было шесть утра. Недовольный и сонный, я закутался в халат и пошел открывать. На пороге стоял Ожешко в длинном бежевом пальто, небритый, дышащий перегаром, с мешками под глазами. В руке он держал небольшой саквояж. Молча посмотрел на меня, отодвинул рукой в сторону, ввалился в коридор и сел на табурет, тяжело дыша.
– Армия оставила Краков, – сказал он, глядя перед собой мутными глазами.
– Как это – оставила?
– Просто так. Они ушли. Взяли и ушли. Сюда идут немцы.
Он был пьян.
– Успокойся, – ответил я, закрывая за ним дверь. – Давай выпьем кофе и подумаем.
– Подумаем? – его лицо исказилось злобой. – О чем мы подумаем? Ты не понимаешь, о чем я говорю? Наверное, ты еще спишь!
– Прекрасно понимаю.
Я старался сохранять спокойствие.
– Ничего ты не понимаешь! Ничего! Я только что сказал тебе и скажу еще раз. Армия. Оставила. Город. Сейчас. Тут. Будут. Немцы.
Его лоб покрылся испариной, в голосе сквозила ненависть.
– Значит, наверное, стоит уехать? – неуверенно спросил я.
– Уехать? Уехать? – Он вскочил со стула и приблизился ко мне вплотную. – Ты? Ты это говоришь? Уехать? А кто говорил – надо сопротивляться до последнего? Кто говорил – ни единого клочка земли? Кто говорил – до последней капли крови? Кто, а?
Я отодвинулся от него, заложил руки за спину и принялся ходить кругами по коридору.
– Успокойся. Не надо паники. Да, оставлять город нельзя. Но что мы можем сейчас сделать?
– Мы можем показать им. – Его глаза заблестели. – Ты же говорил, что мы покажем им? Значит, мы им покажем.
– И как мы покажем им?
Ожешко
