некоторое время носился в воображении молодого человека, но скоро был изгнан мыслью о том, что в соседней комнате лежит мертвая мать, а тайна отца, Виллема Вандердеккена, до сих пор заперта внизу в гостиной.
Погребение назначили на завтрашнее утро, и Филипп, который после знакомства с прекрасной дочерью безобразного доктора несколько охладел к страшной тайне покойной матери, решил до похорон не отпирать таинственную комнату. На этом он заснул и, измученный душевно и физически, проспал до утра, когда священник разбудил его: печальная церемония уже началась. Через час все закончилось, провожавшие тело на кладбище разошлись по домам, а Филипп, вернувшись в опустелое жилище, запер дверь на тяжелый засов и почувствовал облегчение от того, что теперь он один и никто ему не помешает.
Войдя в комнату, где еще час тому назад лежало тело матери, Филипп снял со стены шкафчик и возобновил прерванную накануне работу. Вскоре он отделил заднюю стенку и нашел потайной ящичек. Выдвинув его, Филипп обнаружил, как и предполагал, большой ключ с легким налетом ржавчины, а под ним – сложенную вчетверо выцветшую от времени бумажку с текстом, написанным рукой Катрины Вандердеккен.
«Прошло две ночи, с тех пор как ужасный случай внизу вынудил меня запереть гостиную, и до сих пор мне кажется, будто голову мою от потрясения разрывает на части. Если я при жизни не успею или не захочу никому признаться в том, что произошло, все равно этот ключ понадобится: когда я умру, комнату откроют, а иначе дверь выломают. Выбежав оттуда, я бросилась наверх и до утра сидела подле своего сына. Утром я набралась смелости, сошла вниз и заперла гостиную, а ключ принесла в свою спальню. Пусть та злополучная комната стоит запертой, пока не пробьет мой час. Никакие лишения или нужда не заставят меня изменить свое решение, хотя в железном ларце в буфете подальше от окна довольно денег, чтобы мы с сыном жили безбедно. Мне не надо их – пусть они достанутся моему ребенку. Я не знаю еще, буду ли рассказывать сыну про этот кошмар, сейчас я склоняюсь к мысли, что лучше не посвящать Филиппа в эту тайну и не объяснять причины, заставившие меня поступить именно так, а не иначе. Ключи от шкафа, буфета и железного ларца – на столе или в моей рабочей корзинке. На столе же осталось письмо, но, может, я куда-нибудь переложила его от волнения и страха. Оно запечатано. Пусть никто не вскрывает его кроме моего сына. И ты, мальчик мой, не распечатывай письмо, если я так и не сообщу тебе тайну, – это ради твоего же блага, поверь мне! Лучше отдай его достопочтенному патеру, так как на письме лежит проклятие. Сыночек мой дорогой, прежде чем сорвать печать с письма, тысячу раз подумай – может, тебе лучше никак не соприкасаться с этой роковой историей, а материально ты вполне обеспечен.
– «…никак не соприкасаться с этой роковой историей…», – задумчиво повторил Филипп, не отрывая взгляда от записки. – Но, матушка, я обязан с ней соприкоснуться и узнать все. Прости меня, дорогая, если я вопреки твоему желанию не обдумал все тысячу раз – это означало бы даром потерять время, раз уж я бесповоротно вознамерился
