этом и заключался для него весь кайф. Из своего страха Губбель умудрялся извлекать какое-то противоестественное удовольствие, любому нормальному человеку недоступное. Естественно, никогда и никому он об этом не рассказывал, даже Борису, своему ближайшему другу. Он просто боялся, что его примут за сумасшедшего, и он останется совсем один, лишившись даже тех немногих друзей, которых имел. Если бы он мог надеяться, что его пусть даже и не поймут, но хотя бы ПРОСТЯТ ему его чудаковатость, тогда он, может быть, и вел бы себя с Борисом иначе. Однако, подобных иллюзий у него не было, и он молчал. Молчал на протяжении многих лет. И вот теперь, спустя столько времени, когда это молчание уже не вызывало у Бориса прежних эмоций (да и молчания-то самого не было, потому что не было вопросов), вдруг взял да и проболтался.
Почему он проболтался? Почему проболтался именно теперь? Почему вообще проболтался? Размышляя впоследствии над этими вопросами, Борис выделил для себя несколько взаимодополняющих версий, и среди них одну главную.
Во-первых, Губбель стал старше, вследствие чего в меньшей степени, чем в детстве, был скован боязнью отвратить от себя Бориса. Каждый ведь по себе знает, что с возрастом значение друзей в нашей жизни уменьшается.
Во-вторых, старше стал Борис, благодаря чему неизбежно возросла и его способность понимать. Вполне вероятно, что в той или иной мере Губбель учел и это.
И, наконец, третье и главное – в ту ночь Борис почувствовал, что Венька испытывает к нему нечто вроде комплекса вины. В детстве ведь часто так случалось, что без видимых внешних причин Венька нарывался на неприятности, и Борису тогда приходилось его выручать. Но то было в детстве. Дети плохо умеют анализировать свои поступки, если умеют вообще. Впоследствии Вениамин стал сдержаннее, и срывы у него происходили только по пьянке, хотя симптомы остались те же – он непременно влезал в какую-нибудь паршивую историю. Борис привык объяснять это скверностью Венькиного характера, но когда тот после ночного мордобоя в общежитии посвятил его в свою тайну, у Бориса будто раскрылись глаза. Он понял главное: Венька ХОТЕЛ себе неприятностей. Неосознанно, конечно, на уровне подсознания, но ХОТЕЛ. Хотел ситуаций, приносящих страх. Хотел в детстве, хотел и потом, когда стал старше. Разница состояла лишь в том, что, повзрослев, он научился сдерживаться, теряя контроль над своими тайными страстями только под воздействием алкоголя. Но раз научился сдерживаться, значит понял, какой бес толкает его все время на рожон. А с пониманием должно было придти и чувство вины, ибо тогда становилось совершенно ясно, что та часть его человеческого «я», которую он столь упорно скрывал от Бориса, именно Борису принесла больше всего вреда, а в последний раз и вовсе чуть было не отправила беднягу на тот свет.
Впрочем, невозможно сказать определенно, так ли все обстояло на самом деле. Может быть, у Губбеля были какие-то иные мотивы – Борис не спрашивал. Ни тогда, ни потом. В ту ночь, ночь нервных потрясений и больших откровений, Борис лишь слушал и удивлялся. Они шли по темным, безлюдным, освещенным светом редких фонарей
