а, следовательно, свободное в его полном значении тут целиком отрицаемо, – оно – невозможно. И когда в таких случаях приходится говорить о лжи, то необходимо знать, что в виду имеется не чей-то нехороший субъективный умысел в истолковании того или иного слова11; нет; – проявляет себя другое: при «выраженности» мысли в слове она «умещается» там не вся, а за некоторым «вычетом» своей значимости, – как своеобразной «оплатой» метаморфозы; предрасположение же к «убыли» возникает помимо наших желаний и воли – оно есть процесс объективный, неподконтрольный, а только обусловленный инстинктами.
Из непонимания этого и доверие к свободе слова, в том случае, когда словесное выражение мысли кому-нибудь кажется несомненно удовлетворяющим или подозрительным, на практике может соответственно варьироваться от великого до нуля.12
Если хотите, вот такой у свободы слова «разобранный» или «текучий» «нрав».
Она есть необходимый атрибут или «инструментарий» общения, но как и в чём ощутить её «желаемую» «вещественность», никому не известно.
И потому так же, как и свобода мысли и другие наши пребывающие в лоне свободы естественные потребности, она не может регламентироваться никаким прикладным законом или уставом. Речь может идти только об ориентированности на неё, о фактическом её признании; и лишь в этом состоит её правовое значение. – Она есть наличная ценность правосознания, выражение качества того правового пространства в обществе, где царствует слово, – того и достаточно, в том и есть благо.
А как ею «пользуются» или как бы хотелось «пользоваться», – уже сторона иная.
Кем-то понимается тут проявление или должное проявление действия закона о СМИ, – на доброе здоровье; кому-то удобнее представлять некую животворящую пространственную «среду», где легче всего выразить своё, нетерпеливо ожидаемое, – этому тоже не стоит особенно удивляться; кто-то допускает ещё что-нибудь, – пожалуйста.
Что же касается её гарантирования конституцией, то в данном случае можно говорить скорее только о факте апелляции государства к устойчивой текущей целесообразности – в виде этической народной традиции. В пределах которой любой запрет на естественные потребности всегда расценивался как недопустимое насилие.13
О каком здесь можно говорить насилии?
Дело в том, что о любых потребностях, когда они естественны, часто утверждается, будто они воплощают собою абсолютно свободное. Этого никогда не бывает. Например, потребность на что-то смотреть по своей природе целиком естественна. И однако смотрение мы часто ограничиваем сами, закрывая один или оба глаза, когда к тому находятся мотивации.14
Кроме того, могут также быть действия, вызываемые не нашей лично, а чужой волей или просто какими-то обстоятельствами. Ведь случается, когда человека ослепили умышленно или он теряет зрение
Ни для кого не секрет, что в обществе она не менее широко употребительна и в этом непривлекательном виде.
Не к тому же ли надо бы отнести и нашу небрежительную стыдливость по отношению к ненормативной лексике? – Чаще мы стыдимся не её самой, а только того, что, «закрывая глаза», видим её в «зеркале» свободы слова и ввиду такой обаналенной зашоренности самим себе запрещаем признавать закоренелую глубинную путаницу в наших объяснениях!
Сходное тяготение к целесообразности как своеобразному способу «отбалансирования» наиболее сложных отношений в обществе можно отыскать и в международных правовых документах.
Так, Всеобщая декларация прав человека, принятая Генеральной Ассамблеей ООН 10.12.1948 г., хотя и трактует свободу мысли и свободу слова (по терминологии того времени последняя представлена там ещё как «убеждения», что есть равенство не по семантике, а лишь по месту «размещения»: и выбор слова, и «накопившиеся» убеждения «выходят» наружу из одного физиологического аппарата или из очень тесно связанных между собою частей физиологического комплекса) сообразно «духу» cамого документа – в виде прав, но – таких, которые, с одной стороны, требуют к себе уважения и соблюдения через посредство других правовых актов (преамбула), в чём и заключается их настоящая действенная суть, а, с другой, – как предназначенные к реализации в упрощённом, прикладном смысле (статьи 18 и 19).
Этой неопределённой и как бы невинной спаренной обозначенностью их статусам придавался не какой-то иной, а осязаемый через «вещественность» и потому целиком огосударствленный, то есть – публичный правовой характер; а из орбиты права естественного они изымались. – Также по части узаконенного желания «реализовать» их в аналогичном прикладном значении см. в Европейской конвенции о защите прав человека и основных свободах (поправка в терминологии необходима и здесь), принятой Советом Европы 4.11.1950 г. (вводная часть и статьи 9 и 10).+
+ В текстах учтены позднейшие коррективы.
К ним, разумеется, нельзя относить свободное движение век – моргание, поскольку мотивации в этом случае тоже – естественны.
