завтра покается, определят ему ссылку в монастырь, да и дело с концом. Но может и затянется, Бог ведает. Раз ты встала, дак…
– Сейчас оденусь… – захлопотала женщина: «Тебе что собрать с собой?»
– Не хочется мне, чтобы ты одевалась… – Федор распустил ее косы: «Ты за мной замужем пятый год, видел я тебя по-всякому, а ты все равно краснеешь, аки девица невинная. У вас там в Новгороде все такие?»
– Про всех не скажу, не знаю… – Феодосия часто задышала.
– Значит, мне повезло… – Федор уложил ее обратно на подушки: «Иной раз посмотришь на тебя, вроде скромница, глаз не поднимет, воды не замутит, а потом диву даешься, что вытворять умеет».
– Сам же и обучил, – простонала Феодосия.
– Покажи умения-то… – Федор вдохнул цветочный запах ее волос, почувствовал ее губы, совсем рядом.
– А ты? Тоже покажешь?
– Ты еще и не знаешь, на что я способен… – он притянул жену к себе. Не понимая, где ее тело, где его, Феодосия обняла его сильно, как еще никогда не делала.
– Только вернись ко мне, обещай… – она вытянулась в его руках,
– Обещаю, – прошептал Федор: «Ты мой дом, мое счастье, единственная любовь моя. Я вернусь, Феодосия».
– Поворотись-ка, – Прасковья Воронцова придирчиво оглядела дочь:
– Опять в груди убирать надо. Зачем ты себя, Марья, голодом моришь, за день едва ломоть хлеба съела. Гляди, венчание длинное, еще сомлеешь в церкви.
Марья нетерпеливо притопнула ногой.
– Не могу я есть, матушка. Сначала почти три года ждали, потом сговорились на после Успенья, а теперь Покрова ждать. Сколько ждать еще, кусок в горло не лезет!
– Не гомони, – Прасковья одернула на дочери опашень… – доведешь себя, не евши, да рыдая день-деньской, до того, что муж под венцом не узнает. И так глаза запали.
Марья схватилась за ручное зеркальце.
– Вовсе не запали, – она повертела головой: «Придумаешь ты, матушка».
– Сядь-ка, – похлопала по лавке Прасковья: «Поговорить мне надо с тобой».
– Говорили, – закатила глаза Марья: «Знаю я все!»
– Я не про сие, – вздохнула Прасковья:
– Ты не ребенок, Марья. Мы с батюшкой твоим двадцать годов живем в любви и согласии. Я всегда ему доверяла и сейчас доверяю, и нет у меня в нем сомнений. Ты замуж выходишь хоша и за сродственника нашего, за сына достойного человека, но ты знаешь, что про Матвея говорят. Ты девка собой видная, разум у тебя в голове стал появляться, но ежели муж от жены гулять зачнет, дак его ничем не удержишь.
– Не загуляет от меня Матвей, – раздула ноздри Марья: «Не посмеет».
Прасковья махнула рукой:
– В девках сидючи, все сие говорить горазды. Не будет, не посмеет, не позволю. Потом, как их муж кулаками али плетью поучит, дак утрут слезы и ноги перед ним молча раздвинут, даже если он только что с срамной бабы слез. Потому как он муж и отказать ему нельзя.
