переулкам медленно, с праздничной опаской, гуляло простонародье в новых сапогах. К вечеру новые бутылочные сапоги размякали и спускались, а они все ходили, жевали струки[162] с недвижными лицами, степенные.
Вечером тут же, в трактирах, они отогревались водкой и, смотря друг на друга, нехотя, словно по обязанности, орали песни под пестрыми изображениями: медвежьей охоты с красным выстрелом, турецкой ночи с зеленой луной.
Грибоедов с Катей стояли у большого балагана. Катю толкали, и она необычайно метко отбояривалась локотками, но было холодно, и она несколько раз уже говорила жалобно:
– Alexandre…
Но и она была заинтересована.
Дело было в том, что, как только они подошли к балагану, высунулся из-за занавесок огромный красный кулак и помаячил некоторое время. Человека не было видно.
В толпе сказали почтительно:
– Раппо…
То, что был виден только один кулак и этот кулак называли по фамилии, остановило Грибоедова с Катей. Высунулся второй кулак, и первый спрятался. Потом появился опять, с железною палкою. Руки завязали палку в узел, бросили железный ком на помост и скрылись. Занавеси раздвинулись, и вместо Раппо выскочил дед с льняной бородой в высокой шляпе с подхватом.
Дед снял шляпу, обернул ее, показал донышком и спросил:
– В шляпе ничего нет?
Добровольцы крикнули «ничего». В самом деле, в шляпе ничего не было.
– Ну так погодите, – сказал дед, поставил шляпу на перила и пошел за занавески.
Грибоедов с Катей смотрели на шляпу. Шляпа была высокая, поярковая[163].
Прошло минут пять.
– И очень просто, – говорит купец, – а потом вынет золотые часы с цепочкой.
Один молодец взобрался на перила и потряс шляпу, подвергаясь случайности свалиться. Шляпа была пустая.
Катя уже не просилась у Грибоедова уйти, а смотрела как прикованная на шляпу. Так она в театре ждала своего выхода.
Прошло четверть часа, деда не было.
Катя мерзла и ежилась, она опять попросила:
– Alexandre…
Любопытные проталкивались поближе. Шляпа стояком стояла на перилах.
Минут еще через пять вышел дед. В руках у него ничего не было. Он взял шляпу, осмотрел донышко, потом покрышку. Была тишина. Купец отер пот со лба.
Дед показал шляпу толпе:
– Ничего нет в шляпе?
– Ничего, – все ответили дружно.
Дед заглянул в шляпу.
– Иии… – кто-то подавился нетерпением.
Дед поглядел в донышко и спокойно сказал:
– А и всамделе ничего нет.
Высунул язык, посмотрел на всех мальчишескими глазами, поклонился и попятился к занавескам.
Тогда поднялся хохот, равного которому Грибоедов никогда не слышал в комедии.
Старичок мотал головой, молодец стоял с разинутым ртом, из которого ровно несся гром:
– Хы-ы-ы…
