Эгмонт никогда не рассказывал мне об этом.
– А зачем ему тебе рассказывать? Он поиграл с тобой, как кошка с мышкой, и съел, а женится на другой, себе под стать. Знатной и богатой. Более того, он, возможно, скоро станет нашим королем.
– Каким еще королем? – удивилась Азель.
– Таким, самым настоящим.
– Я ничего не понимаю, Селена.
– А тут и понимать нечего. Кончилась твоя любовь, Азель. Будущему королю не пристало заводить шашни с прислугой. Говорила тебе, глупая, улыбнись Олдину, а ты только все твердила: «Эгмонт, да Эгмонт». Где теперь твой Эгмонт? А Олдина уже эта вертихвостка – пастушья дочка – увела. Через месяц у них свадьба. Она уж всем хвастается, что целый сундук приданого всякого нашила да навязала…
Но Азель не слушала Селену. Тихая, подошла она к окну и невидящим взором стала смотреть на дорогу. «Эгмонт женится на герцогской дочери! Ее Эгмонт. Этого не может быть. Впрочем, почему ж не может? Если объявили о свадьбе, то, значит, может. Кто она – и кто дочь герцога?! Что теперь делать? Бежать. Бежать подальше и от него, и от всего этого позора. Бежать так далеко, чтобы никто не нашел. Не слышать о нем и не видеть его больше никогда».
– Уходи, Селена, – не оборачиваясь, едва слышно сказала Азель.
– Я-то уйду, а вот Олдина тебе уже не вернуть.
– Уходи!
– Да пожалуйста. Подруга еще, называется. Я к ней со всей душой, а она гонит меня, словно прокаженную. Будто это я крутила любовь с графским сыном. Сразу тебе говорила, что добром все это не кончится. Не может быть любви между господами и слугами.
– Убирайся вон! – закричала Азель и бросила в подругу вышивку.
– Вот так, да?! – увернулась Селена и демонстративно хлопнула дверью. Тут же позабыв обо всем, она побежала веселиться на площадь, где уже с раннего утра шло гулянье в честь дня рождения графского сына.
Азель осталась одна. Некоторое время она еще стояла у окна, глядя в одну точку, потом окинула взглядом комнату, достала из сундука вышитые портреты Эгмонта и, не рассматривая их, один за другим бросила в топящуюся печь.
«Все! Больше меня здесь ничто не держит. Прощай, отец», – прошептала она и, проскользнув за дверь, выбралась окольными путями, чтоб никто не увидел, на проселочную дорогу.
Азель бежала долго. Ноги сами несли ее вперед. Одинокие путники, встречавшиеся на пути, с недоумением смотрели ей вслед, но остановить или окликнуть девушку никто не решался. Слезы застилали ей глаза. В горле стоял горький комок страдания и боли. Обида, злость, оскорбленные чувства и попранная любовь рвались наружу страшным немым криком и закрывали собой весь мир.
«Как он мог так поступить со мной?! Забыть, растоптать, унизить нашу любовь. Предатель! Гнусный, продажный предатель! Продаться за деньги и власть! Ведь он не любит герцогскую дочь. Бежать, только бежать. Подальше от него и от всех», – твердила она себе и, словно околдованная, не разбирая дороги, уходила от дома все дальше.
– Остановись, – шелестела ей вслед трава.
– Вернись назад, – слышалось
