самолета. Нам хватило секунды, чтобы сообразить: мчит вереница джипов.
Охранявшие больницу солдаты в мгновение ока скрылись за грузовиками.
Мы забежали в салон и бросились в глубь комнаты, подальше от окон. Я нырнула под раковину.
Мир вокруг онемел и замер. Казалось, даже собаки, птицы и насекомые затаили дыхание.
Никто не цыкнул, не шепнул: «Тише, тише».
Мы ждали, что вот-вот начнется пальба.
Все стены, оконные рамы и двери домов по обе стороны шоссе, служившего центральной улицей города, были в щербинах от пуль. В нашем больном хронической оспой краю никто не давал себе труда замазывать дырки или красить стены.
Дюжина черных джипов пронеслась мимо со скоростью вихря, как будто в гонке за призом. В темных стеклах мелькали блики. Горели, несмотря на яркое солнце, фары.
Воздух свистел, земля сотрясалась. Тяжелые машины оставляли за собой шлейф пыли и выхлопных газов. Нами владела одна мысль: только б не затормозили.
Когда последний джип скрылся из виду, воцарилась настороженная тишина. Молчание нарушила Рут:
– Ну вот и укатили. Так кого тут постричь?
Рут улыбнулась и сказала, что всем ожидающим исхода операций она готова задаром покрасить ногти.
Новорожденную Рут нашли на свалке. Наверное, она была плодом роковой ошибки. Иначе кто бы выкинул свое дитя в мусорный бак, как банановую кожуру или тухлое яйцо?
– Ну скажи, один черт: убить своего ребенка или швырнуть в кучу отбросов? – однажды спросила мама.
Пока я размышляла, не устраивается ли мне очередная проверка, она сама ответила на свой вопрос:
– Нет, не один черт. Убить можно жалеючи.
Воспитала Рут еврейская женщина, госпожа Зильберштейн, полвека назад переселившаяся в Акапулько из Лос-Анджелеса. Когда до нее дошел слух о том, что младенцев, бывает, выбрасывают на помойку, она передала по цепочке всем мусорщикам Акапулько, чтобы приносили таких найденышей к ней. За последние тридцать лет эта женщина поставила на ноги самое малое сорок детей. Среди них была и Рут.
Рут появилась на свет из черного пластикового пакета вместе с ворохом грязных пеленок, россыпью гнилых апельсиновых корок, тремя пустыми пивными бутылками, банкой из-под колы и дохлым попугаем, завернутым в газету. Кто-то из работников свалки услышал доносящийся из пакета плач.
Рут занималась нашими ногтями и кормила нас чипсами, засовывая их нам в рот, чтобы мы не смазали лак. Она стригла меня множество раз, но ногти я никогда раньше не красила. Это был первый в моей жизни девчачий опыт.
Нежно сжимая мою ладошку своей, Рут аккуратно покрывала красной эмалью каждый из моих круглых детских ноготков.
Когда она дошла до большого пальца, я вспомнила о мальчике, которому совсем-совсем близко от нас отрезают лишний палец.
Рут подула мне на руки, подсушивая лак.
– Сама
