воспитывала в иудейской вере.
– Представь, каково мне, – сказала Рут. – Я открыла этот салон пятнадцать лет назад, и как я его назвала? Я назвала его «Греза». А почему? Потому что у меня была мечта – сделать что-то хорошее. Я мечтала превращать вас в красавиц и купаться в дивных ароматах.
Поскольку жизнь Рут началась среди гнилья, у нее в подсознании всегда сидел запах прокисших апельсинов.
– А чем я вместо этого занимаюсь? – спросила Рут.
Все молчали, опустив глаза на свои накрашенные ногти.
– Чем я занимаюсь?
Никто не разомкнул рта.
– Маленьких девочек я должна превращать в мальчиков, девочек постарше – в дурнушек, а хорошеньких девушек вообще уродовать. У меня не салон красоты, а салон дурноты, – заключила Рут.
Возразить на это было нечего, и даже моя языкастая мама не нашла что сказать.
Тут в окно салона заглянула мама Марии.
– Закончили, – сообщила она через пробоину в стекле. – Мария зовет Ледиди. – Ее палец нацелился на меня.
– Пока у тебя красные ногти, ты никуда не пойдешь! – распорядилась она.
Рут обняла меня, посадила к себе на колени и стерла лак. Пары ацетона наполнили мне рот и оставили на языке привкус лимона.
Одна из двух палат нашей маленькой больницы была превращена в операционную. Медсестра и два доктора складывали инструменты в сумки, а Мария лежала на кровати у окна. Ее глаза выглядывали из белого кокона бинтов, как два черных камушка. Она посмотрела на меня так выразительно, что я мгновенно прочитала ее мысли. Я же знала Марию с пеленок.
Ее глаза говорили: «Где мальчик? Ему отрезали палец? Как его самочувствие? Что сделали с пальцем?»
Я задала все эти вопросы медсестре, и она сообщила, что мальчика уже час как забрали. Палец удален.
– А куда дели палец?
– Его кремируют.
– Сожгут?
– Да, сожгут.
– Где?
– Он сейчас заморожен. Мы заберем его в Мехико и там сожжем.
Когда я вернулась в салон красоты, лак уже был смыт у всех. Без этого никто, само собой, не решился бы опять выйти в мир, населенный мужчинами, которые убеждены в своем праве схватить тебя и увезти только потому, что ты с красными ногтями.
По дороге домой мама полюбопытствовала, как теперь выглядит Мария. Я сказала, что за бинтами ничего не видно, но что медсестра говорит: хирурги довольны.
– Не обольщайся, – осадила меня мама. – У нее останется шрам.
Мы осторожно перешли шоссе, соединявшее Мехико с Акапулько, и стали подниматься по тропинке к нашему домишке, приютившемуся в тени огромного бананового дерева.
Вдруг из подлеска выскочила большая игуана и бросилась нам наперерез. Мы инстинктивно опустили глаза и увидели длинную струйку ярко-рыжих муравьев, пересекавшую тропинку наискосок. Мы остановились и огляделись.
Чуть дальше еще одна струйка
