что Ксения Дмитриевна была поражена – значит, ничего не сказать. Её защитницы мудрой Аграфены Матвеевны уже не было в живых, и попросить совета в несчастье было не у кого. Ксения Дмитриевна прорыдала белугой всю ночь, осыпая проклятьями неверного мужа с его болгарской потаскухой.
Наутро вспомнила, что в её жилах течёт благородная кровь князей Репниных; взяла себя в руки и… смиренно отпустила любезнейшего супруга в Петербург, благословив его на жизнь с коварной разлучницей. Но условилась с ним, что Сашка ничего не узнает об этом позоре, а Иван Иванович, как и прежде, будет изредка посещать Дубровицы, исключительно ради сына. На том и порешили.
Но жизнь у Ивана Ивановича с пани Паулиной не сложилась. То ли проклятья Ксении Дмитриевны сделали своё дело, то ли сам Всевышний пожелал покарать их, памятуя, что на чужом несчастье счастья не построишь. А может, пребывание в турецком плену подорвало здоровье княгини.
Но так или иначе, болгарская разлучница прожила недолго; спустя два года не на шутку расхворалась, и отправилась на небеса к законному перед богом супругу, князю Сташевскому.
Иван Иванович был безутешен, потеряв едва обретённое счастье. Он так отчаянно оплакивал Паулину, лежа на её сырой могиле в лютый январский мороз, что его в горячке и бесчувственного на руках унесли в дом.
После чего он сильно простудился и слёг.
На пасху Ксения Дмитриевна получила письмо из Петербурга. Николай Васильевич Репнин писал, что Иван Иванович очень плох и слёзно умоляет её приехать, чтобы увидеться перед смертью.
Ксения Дмитриевна скрепила сердце и поехала.
Иван Иванович и вправду был при смерти; лежал в постели бледный и бессильный. А хрупкая восьмилетняя девочка сидела у его изголовья и тихо плакала.
Увидев Ксению Дмитриевну, супруг просветлел лицом, плакал и просил прощения.
– Ты не держи на меня зла, свет мой – Ксюшенька, – говорил он, тяжело дыша и прикашливая, – Хоть я сильно виноват перед тобой, душа моя, но Бог меня уж за то наказал. И всё бы ничего, да камень на душе – Налина, детка, совсем одна остаётся, дочка князя Сташевского. Ксюшенька, голубка, кроме тебя просить мне некого; у тебя золотое сердце – приюти сироту, век тебе с того света благодарен буду…
Ксения Дмитриевна сперва рассердилась; сам её с родным сыном сменял на чужую бабу, а теперь ещё и ребенка чужого подсовывает?! Оглянулась на девчонку. Та притихла; слёзы на щеках, кулачки к губам прижала, дрожит… Посмотрела на неё Ксения Дмитриевна: господи, в чём душа держится! И смягчилась:
– Пойди сюда, – поманила она девчушку.
Та осторожно подошла. Ксения Дмитриевна вздохнула и обняла её. Налине вдруг стало так хорошо и спокойно, что она в ответ доверчиво обхватила её тоненькими ручками.
Чернышёва похоронила супруга, как полагается, поплакала. Затем собрала в дорогу девчонку
