– тогда нет. Хотя… я про тебя дедушке и бабушке рассказал – и снова стал скучать. Слушай, ты знаешь, что бабушка сказала про тебя? Она сказала – пусть эта Ниночка всегда будет здорова и довольна…
– Спасибо, – улыбнулась Нина, – спасибо!
– А еще – знаешь? Мы с папой.. ну как сказать? Поссорились в самом начале лета. Да ничего там особенного, но я обиделся. А когда дедушка приехал, он с папой поговорил, наверное, или не знаю… Но мы потом с папой все лето и гулять ходили, и он мне про Америку рассказывал, и мы с ним такой прекрасный корабль вырезали из дерева! И опыты ставили по физике, и купались! Он так плавает хорошо. Я тоже. А ты купалась? Погоди, Нина! Я тебе расскажу лучше, как мы с папой сами электричество проводили. Вот послушай…
Нина слушала, не вникая в слова. Что они там делали с электричеством… какая разница, какой прекрасный день, какое теплое светит солнышко, и скоро гимназия – учиться не хочется, но подруги, и пойдут дожди, и как хорошо будет возвращаться домой после уроков – бежать в теплый дом, садиться в кресло, пить с папой чай…
Все будет хорошо, думала она. Напрасно беспокоится папа, все пройдет. Царя нет, но это ничего, все равно – все будет хорошо.
27
Где-то за Фонтанкой слышались глухие выстрелы. Нина вздрогнула во сне, Арсений Васильевич, сидевший у ее кровати, погладил ее по голове. Опять стреляют, да что ж такое, каждый вечер, каждую ночь. Чем все это кончится… страшно за девочку, страшно за себя. И не уехать уже – поезда толком не ходят, простая дорога превратится бог знает во что…
Это чертово восстание! Как-то ведь прожили начало осени, ну да, митинги, товарищи, кто-то там приехал из Финляндии, было тревожно, Нину он теперь в гимназию провожал и встречал, но как-то жили! А потом – выстрелы, грохот, страшный залп, наутро было ничего не понять, а потом – пожалуйте – в газетах: все власть народу, революция и так далее.
И ничего еще бы, только потом явились товарищи – национализировать лавку, она теперь принадлежит народу. Арсений Васильевич согласился сразу – конечно, он сам планировал лавку именно народу и отдать, пожалуйста, дорогие товарищи… Только можно он ее передаст – кому передавать? Комитету? Хорошо, комитету – завтра? Наведет порядок, ревизию? Можно? Конечно, он за революцию и счастлив отдать лавку народу.
Всю ночь он распихивал припасы по квартире – все-таки хорошая квартира, вот кладовая – ведь и не видно, что там дверь, очень удобно. А если еще подвинуть шкаф, так тогда и эта комнатушка будет не видна, а сколько туда можно спрятать!
Наутро явились товарищи, застали бывшего хозяина с бумагами, в лавке порядок:
– Вот, товарищи. Все учтено, все расставил.
Бумаги смяли, выкинули на пол, бывшего хозяина выставили за дверь. Арсений Васильевич потоптался за порогом, потом вернулся – не возьмут ли товарищи его работать в этой самой лавке? Но тут не повезло, товарищи назвали его кровопийцей и вытолкали.
Вечером прибежала Лида, сказала, что пьяные охтяне днем влезли в мастерскую, повыкидывали швейные машинки, а один пьяный дурак, глумясь над перепуганными женщинами, такое вытворил с суровой ниткой, что жаль – не затянул
