Зная это, он прижимал Загиду к дереву всё сильней.
– Пусти, говорят тебе, гад вонючий!
И Загида, изловчившись, чуток отвернула голову от дерева и плюнула. Плевок пришёлся прямо в глаз Фирдусу. Он выпрямился и закрыл руками лицо. Под ногами звонко треснуло: это упал и разбился заветный флакончик. В нос ударил сладкий, но от обилия слишком приторный запах. Он как масло прилипал к лицу, шее, подавил нежный аромат набухших почек.
– Не смей больше прикасаться ко мне! Близко не подходи! – говорила Загида с яростью, еле сдерживаясь от крика: она не хотела привлекать внимание прохожих. – Слов не понимаешь. Неужели не ясно, что я брезгую тобой!
– Что? Что ты сказала?
– Ведёшь себя как грязный развратник! – Загида старалась овладеть собой. – Умел бы вести себя прилично, не таким бы, может, отвратительным был.
И сказано было это уже не в дикой ярости, а с твёрдой внутренней убеждённостью, как бы обосновывая и оправдывая свой поступок.
И этими словами она словно бросила его себе под ноги и втоптала в грязь. «Мерзкий, вонючий, грязный, отвратительный…» От тяжести этих слов внутри у него словно лопнула пружина и вытолкнула наверх другое чувство, такое сильное, что способно затмить даже саму любовь – чувство оскорблённого достоинства. Он был готов упасть перед ней на колени, целовать ей ноги, но быть втоптанным в грязь, казаться таким мерзким, чтоб кто-то брезговал им? Это уж слишком. Такого позволить нельзя никому. Даже самой Загиде…
Не бывать этому!
Девушка в белом платье с короткими пышными рукавами, подобная большой белой бабочке, впорхнула через освещённую верхней лампочкой дверь общежития. Фирдус остался стоять на источающих головокружительный запах осколках стекла. И тут он понял, что возникло в нём некое чувство, прежде не испытанное. Это чувство уменьшало горечь унижения, придавало силы поднять гордо голову. Это чувство мести было тем более сильное, что была возможность реализовать его. Это было желание отомстить за унижение.
Да, он хотел, чтобы согнулась тонкая шея гордой красавицы, опустилась её кудрявая головка. Щемило её сердце от сожаления за необдуманно высказанные в этот чудесный вечер слова под тополем с набухшими почками, за оскорбительное поведение. Чтоб, испытывая муки раскаяния, извинилась она перед ним. Только и всего. О том, чтобы сломать ей судьбу, погубить – этого и в голове не было! Аллах свидетель, не желал он Загиде зла!
Хотелось только ухватить эту белую бабочку за крылышко и притянуть к земле. Пусть испытает унижение при Фирдусе, и не только перед ним, а перед всеми стоит с виновато поникшей головой. Будет маленькой, жалкой, с затуманенными от слёз глазами. Пусть ищет защиты хоть у кого-нибудь. Тогда-то и поднимется с места Фирдус, и единственный из всех защитит её, спасёт. Вот тогда-то она и узнает настоящую цену ему!
Да-да, надо поставить её на место, как Тауфика. Он ведь тоже как парил над всеми, словно расправив крылья, как
