одноногого калеки совсем не лишнее.
Кто посмеет бросить в него камень? Родина призвала, и он пошёл.
Аллах свидетель: ни на кого он не клеветал. Всё, что писал тайком в углу или сидя за столом напротив Токтогулова, было истинной правдой: в горячих спорах невольно вырвавшиеся слова осуждения власти, анекдоты о престарелых вождях, со смешком рассказанные за кружкой пива или в курилке, байки о сытой и красивой жизни за бугром… Что и говорить, грешен человек, завистлив и зубоскалить горазд.
Вот, например, анекдот, рассказанный Тауфиком, когда курили в углу коридора в общежитии. Он привёз его из турпохода. Собрались жениться три молодых парня: француз, американец, русский. Невесте француза восемнадцать, американца – сорок, русского – семьдесят. Спрашивают у них: «Почему ты выбрал именно её?» Француз отвечает: «Она молода, красива, весела. Люблю, жить без неё не могу». Американец говорит: «Она богатая вдова, покойный муж оставил ей миллионы. Буду жить не тужить, всю жизнь как сыр в масле кататься». «Ну а ты почему?..» – удивляются выбору русского. «Она видела родного Ильича!» – говорит он с гордостью.
Очень смешно. Но и горько. Надо себе представить рожу этого замороченного коммунистической пропагандой тупицы. А ведь она, эта пропаганда, отупляет весь народ.
Сердце Фирдуса – не заросший мхом камень; когда он, сидя перед Токтогуловым, писал о россказнях Тауфика, испытывал некое мстительное чувство удовлетворения: коммунисты похожи на того бедолагу из анекдота, и вот я пишу об этом на бумаге и суну в руки одного из них. Пусть хотя бы он один глянет на себя со стороны.
К тому же Токтогулов, хотя и держал узду крепко, но отпустил поводья довольно далеко: всем и при всех говори что хочешь, сколько угодно можешь ругать советскую власть, только пусть другие откроют своё нутро. И Фирдус писал о тех, кто возмущался тем, что страной правят дряхлые старики, стоящие одной ногой в могиле, кто осуждал подавление народных восстаний в Венгрии и Чехословакии. При этом без упоминания имени Тауфика не обходилось: ведь именно он горячился больше всех и выражался резче всех.
Но не клеветал Фирдус, нет! Он писал только о том, что видел своими глазами и слышал своими ушами.
Правда, один раз – но только лишь раз! – пришлось чуточку прибавить…
Но ведь для этого была очень серьёзная причина. Умопромрачительные переживания вывели на бумаге роковые слова помимо его воли.
Это произошло после того, как он получил удар, словно бы погрузивший его в пучину. Он был тем более чувствительней, что был нанесён в то время, когда Фирдус чувствовал себя как никогда уверенно. Теперь у него была тайна, была цель – стать в будущем разведчиком, защитником Родины, по возможностям, могуществу равным целой армии. И этот внутренний стержень укреплял его дух, словно поднимал его над простыми смертными.
Сознание этого, естественно, прибавило смелости в его отношениях с Загидой.
…Теперь,
