может быть, он даже и не успел передать их своему заместителю.
– Как много говорит! Как он много говорит!… – хватается за голову Паскевич. – Хорошо, вы пока можете идти… Я еще не решил окончательно, будете ли посланы вы или кто-нибудь другой… Или, может быть, по обстоятельствам дела надобно будет отозвать отряд… Граф Дибич – вот кто решает войну, а не я!
– Может быть, даже и так, что нам придется уступить и то, что мы заняли здесь… Так что трата людей будет совершенно излишня… – замечает Раевский, как бы сознательно перегибая палку и тем заставляя снова вспылить Паскевича.
– Много говорите, генерал. Много говорите!.. Очень много говорите!.. Я потом пришлю за вами, если будет нужно… Будьте у себя дома… и не ездите с Пушкиным смотреть чумных… До свиданья пока!.. И пошлите ко мне Пушкина!
Раевский уходит. Вольховский порывается идти за Пушкиным, говоря:
– Пушкина я видел в соседней комнате…
Но Пушкин входит сам, посланный Раевским. Он входит с поднятой головой и с расширенными ноздрями. Он несколько бледен от волнения. И говорит он обдуманными уже словами, подходя довольно непринужденно к столу Паскевича:
– Я пришел к мысли, граф, что умереть от чумы действительно можно где-нибудь и в другом месте… Зачем же непременно в Арзруме? И хотя мне хотелось бы быть свидетелем новых подвигов нашей доблестной армии…
– Армия едва ли пойдет куда-нибудь из Арзрума, – перебивает его Паскевич.
– Да и я достаточно уже утомлен, и мне хотелось бы быть ближе к отеческим гробам… Я решил уехать в Тифлис, принеся вам мою глубокую признательность за вашу обо мне заботливость, граф! – (Тут он кланяется почтительно.) – К тому же я соскучился по своей невесте, а она заждалась меня… Надо ехать!
– Да, я думаю, что это будет для вас лучше, чем зачумленная турецкая земля, на которой мы с вами находимся.
– Как турецкая? – удивляется Пушкин. – Ведь она уже русская теперь благодаря вам, граф?
Паскевич считает нужным криво усмехнуться.
– После нас, воинов, приходят дипломаты… Они похожи на портных с очень большими ножницами… И они обыкновенно обрезают лишнее… Подвигов русского оружия вы видели довольно. Надеюсь, виденное послужит вам материалом для новых поэм… Как я говорил уже вам, именно эта мысль и побудила меня разрешить вам приезд в действующую армию… Художник Машков со своим карандашом и кистью, вы со своим несравненным пером, – вы, надеюсь, оставите память в русском искусстве о сделанной нами кампании… Прошу иметь в виду, что я разрешил вам приезд на свой риск: как к этому отнесется государь, я не знаю… Но оправданием мне послужат, конечно, ваши новые поэмы… такие, как «Полтава», например.
– Я думаю, граф, что напишу что-нибудь гораздо лучшее, чем «Полтаву»!
На это отзывается Паскевич небрежно:
– Ну да, я надеюсь… А в воспоминание о том, что вы видели, я хотел бы подарить вам вот эту саблю!
И он снимает
