несколько минут. Калитка отворилась. Прасковья Максимовна кинулась в объятия разбойника и тихо прошептала:
– Не вовремя ты пришёл, мой-то здесь, нельзя мне с тобой побеседовать.
– Что он делает?
– Спит, выпивши притащился, – горе у него: денег. много в гостинице украли.
– Не врёт ли он, в карты не проиграл ли?
– Нет, божится, что пропали.
– А я за тобой, кататься поедем?
– Нельзя мне отлучиться, вдруг спохватится – тогда что? Беда мне.
– Мы не на долго, на полчасика только, нарочно для тебя, моя краличка, лошадок купил, погляди, какие кони-то, точно огонь, – целуя Прасковью Максимовну, говорил Чуркин.
– Боюсь, как бы он не узнал, – подумав немного, сказала красавица, поправляя накинутую на плечи меховую шубку.
– Почём он узнает? Я ведь ему не скажу, соберись наскоро и поедем.
– Жаль мне и тебя-то, не знаю, что и делать.
– Если любишь, так поедем, а если нет, так и знать буду.
– Ну, так и быть, поедем; проснётся если, да хватится меня, скажу, к родным ходила.
– Умница ты моя дорогая, выходи поскорей, я тебя здесь подожду, – поцеловав её ещё раз, ласково сказал разбойник и выпустил из рук красавицу.
– Василий Васильевич, скоро ли? Смотри, кажись, кто-то по улице идёт, – желая поторопить своего атамана, произнёс Осип.
– Что ты врёшь, где тебе кажется?
– А вон там, впереди, гляди-ка-сь, – врал ему каторжник.
Чуркин, уставив глаза вдоль улицы и, не замечая на ней никого, оставил каторжника без ответа.
Не более, как через четверть часа, вышла из ворот Прасковья Максимовна; разбойник подхватил её на руки, усадил её в саночки и крикнул Осипу:
– Пошёл, куда знаешь!
Тот уже давно подобрал вожжи, тряхнул ими, и кони помчались на известную дорожку, идущую на Тагильский завод.
– Куда же мы едем? освобождаясь из объятий разбойника, спрашивала красавица, когда они были в известной слободке.
– В поле, моя милая, где только один ветер будет нашим попутчиком.
– Господи, в такую-то метель ты меня в поле завезёшь, я ведь озябну.
– Пригрею тебя, моя милая, прижму тебя ближе к сердцу и всё тут, – ответил ей Чуркин и крикнул Осипу: – Ну, поживей!
Каторжник и рад был тому, но сильная метель и местами занесённая дорога не давали коням бежать полной рысью: то одна лошадка, то другая вязла в сугробах. Поравнявшись с местом, где стоял сгоревший домик колдуньи, каторжник поглядел туда, тряхнул головою и сказал сам себе:
– Эх, теперь бы под дугу колокольчик, важно бы было. Хозяин, слышишь или нет, что я говорю? – поворотившись к Чуркину, добавил он.
Но тот слился поцелуем с Прасковьей Максимовной и не слыхал, что говорил его товарищ.
Татьяна Мироновна, жена содержателя кабачка, проводив своего мужа с гостями, раз считывала
