это итог изучения им принятого парламентом закона, но вовсе не предварительная, опережающая его реакция на проект закона. И уж тем более нигде в мире нет обыкновения делегировать клеркам право даже на сообщения о возможном или предполагаемом вето.
Из актов всех конституционных инстанций ряд актов первого президента были характерны наиболее низким уровнем юридической логики и культуры.
Именно они чаще всего вызывали сомнения в своей законности, причем в наиболее конфликтных случаях антиконсти-туционность некоторых указов демонстративно подчеркивалась уже в самом их тексте (например, в известном указе №1400).
Иногда составители текстов подобных указов еще до их обнародования публиковали, как бы частное свое предположение, различные сценарии антиконституционных акций – введения особого порядка управления страной, роспуска парламента и т. д.
Издание заведомо антиконституционных норм хотя и само по себе есть деликт, но во всех остальных смыслах удостоверяет лишь одно – юридическую ничтожность и самих норм (они не могут быть обязательными – наоборот, их исполнение репрессируемо), и их издателей, их конституционную несостоятельность. Любое толкование статьи 126-б действовавшей тогда Конституции это подтверждает, поскольку согласно ее постановлениям в случае незаконного роспуска или приостановления Президентом любых законно избранных органов государственной власти полномочия Президента подлежали немедленному прекращению.
Положение и роль законодателя, статус и авторитет парламента – в т о р и ч н ы, производны от положения и роли закона в обществе и государстве, от их отношения к законности.
Превращение вето из акта экстраординарного в акт ординарный, из исключения в правило – еще одно подтверждение того, что наш парламент есть орган не законодательный, а всего лишь законосовещательный. Вето в этих условиях выступает не таким крайним протестом главы государства против акта парламента, которым он готов поставить на карту свой престиж и даже свой пост, а обычным выражением согласия или несогласия, удовольствия или неудовольствия, обычной претензией – мол, могу утвердить, а могу и не утвердить.
Царская Государственная Дума была в начале ХХ века всего лишь законосовещательным органом. Юридическую силу получали только те ее акты, которые утверждались императором (поэтому право вето ему и не требовалось). А в конце ХХ века обязательно ли было реанимировать название и сам статус законосовещательного органа, логично ли его акты именовать актами высшей юридической силы, то есть именно законами?
И спор тут не о словах.
Есть ли у нас законодатель как высшее регулятивное начало, как непререкаемая для всех инстанция, как самое авторитарное и самое авторитетное выражение народной воли?
Не только средствами массовой информации,
