общения как общения именно конституционного.
В конкретных частных случаях это хорошо видно на примере разрешения текущих конфликтов, регулируемых теми отраслями права, в основе которых – не общегражданский и конституционный статус субъекта и, следовательно, не конституционная, не статутная, а функциональная его ответственность в пределах неизменности общего его статуса.
Ведь даже принудительное взыскание задолженности не меняет общеправовой статус должника, а наложение дисциплинарного взыскания не всегда меняет даже служебное положение провинившегося служащего.
Совсем не такова юридическая природа и конституционной ответственности вообще, и особенно высших конкретных ее разновидностей – например, конституционной ответственности конституционных инстанций. Суть ее как раз в статутности – в гарантированной неизменяемости правового положения, а также в исключительной возможности его изменения только в силу изменения самой Конституции.
Правовое государство и конституционное государство – категориальные синонимы, юридически тождественные по своему смыслу.
В любом государстве – особенно в таком, действительная степень приближения которого к правовому государству есть вопрос открытый – об уровне его конституционности можно судить, в частности, по роли в нем самой Конституции и прежде всего по тому, насколько Конституция близка к верховенству в законодательстве и практике, то есть насколько она авторитарна для власти и, следовательно, авторитетна для народа.
Нынешней Конституции России все еще противоречат положения двух третей конституций национальных республик и уставных актов других субъектов Российской Федерации. Однако все они считаются действующими. Число федеральных законов, расходящихся с требованиями российской Конституции, измеряется возрастающей трехзначной величиной, но это не препятствовало их принятию и не препятствует их применению.
Проблемой стало президентское вето, в понимании и при-менении коего «практика» идет впереди еще неродившейся теории.
Первый президент обложил своим вето свыше трети законов. Это своего рода мировой рекорд. Обычно президент США пользуется правом вето не больше нескольких раз за все время своей легислатуры, а многие президенты вообще не прибегали к нему. Такова же практика и многих других стран, где глава государства такое право имеет. За этим стоит не только действительное или хотя бы показное, тоже невредное, уважение к парламенту, не только высокий юридический уровень принятых законов (практически все отклоняемые главой государства акты оспариваются им по мотивам неюридическим – финансовым, организационным и другим). Сказывается и традиция взгляда на вето как на акт редкий, совершенно особый, исключительный. Авторитет парламента такое вето не подрывает, а укрепляет.
У нас нет нормы, требующей, чтобы президент в обязательном порядке мотивировал бы
