поцеловала в подрагивающие щеки, уголки губ, но тонкую линию рта мне не удалось разомкнуть.
– Пьеро, – тихо позвала его.
Он обрушился потоком поцелуев, целуя губы, глаза, лоб, виски, все крепче сжимая в своих руках. Да, он очкарик, но только мой очкарик и ничей больше.
Со звуком щелкнувшего затвора входной двери за спиной день окончательно подвел итог. В состоянии, близко схожим с полудремой, я кое-как провела остаток вечера с родителями, отбрехиваясь бессмысленными фразами, так как мало соображала, что они на самом деле требовали от меня.
Родители не ужинали, дожидаясь моего возвращения, поэтому за стол мы уселись поздно. Я вертела в руках столовые приборы, подперев рукой подбородок. Еда? Разве она была сейчас мне необходима, когда переполненное тело разрывало на части? Какая разница, что лежит на тарелке, набитой доверху или наполовину пустой? В какой-то момент я осознала, что сижу с закрытыми глазами и совершенно не вникаю в льющееся журчание родительского разговора, наверняка занимательного. Сейчас, находясь в своем уютном, теплом доме, мной овладевало чувство пустоты, растраченности и даже легкой печали. Мои родители, дымящийся вкусный ужин, стены родного дома, где обитало мое двадцатитрехлетнее существование, не возвращали интереса, а только усугубили самобичевание. После сегодняшнего вечера домой я вернулась совершенно иным человеком, не той глупой самовлюбленной девчонкой, размышляющей о бытие, о размерах Вселенной и о своей роли в мире.
Ответа на вопрос – кто я, тоже пока не намечалось. Но я твердо знала, что в один из прошедших дней, в понедельник, во вторник или, может быть, четверг моя жизнь поспешно оборвалась, не оставляя следов. И только с шагами уверенной царской походки по гримерке Макса она возродилась, восстала во всей красе, сверкая ярким пламенем. Я наконец узнала, какая она эта настоящая жизнь – какую имеет форму, очертания, какие у нее добрые, сильные и заботливые руки, и как жарко целует, покалывая жесткой щетиной щеки. Мое существо осталось жить, заключенным в объятия, посреди многолюдной улицы, упиваясь томительной минутой счастья, а на порог дома ступила опустошенная тень. Что я теперь без него? Без его объятий, без его тонких упрямых губ? Как я могу жить, не видя собственного отражения в темных глазах?
Время разлуки превратилось в бесконечность, отмеряя мучительные секунду за секундой. Пьеро… Это самое красивое имя.
Оставшись наедине в ванной комнате, стоя перед зеркалом во всю длину стены, я рассматривала зеркального двойника. Вглядывалась в каждую черточку, каждую линию своего нагого тела с любопытством фаната анатомии. Тело, это оболочка, клетка для запертой в ней души. Кто-то прячет его под толщей ткани, а кто-то выставляет напоказ, но, так или иначе, каждый вправе использовать его по своему усмотрению. О собственном теле я вспоминала не часто, когда оно сопротивлялось и отказывалось функционировать в нормальном
