К тому же он вне работы классный парень.
– Я не хотела бы, чтобы он кричал на тебя.
Пьеро приблизился ко мне. Находясь в его гримерке, я до сих пор испытывала чувство стыда за незаконное проникновение. Пьеро надел на меня свои очки и тоном учителя младших классов назвал меня борцом за справедливость прав трудящихся, и что полностью отдается во власть такого заступника.
На самом же деле ежесекундно я отдавалась во власть Пьеро – когда его руки смыкались за моей спиной, когда чувствовала мужской аромат, без которого не ощущала спокойствия. Только в его объятиях было безопасно. Он прижал меня к груди.
– Не передумала оставаться здесь ночью? – прошептал он.
– Нет.
Остаться в ночном театре моя идея. Может быть, после того, что произошло со мной, организм требовал новых ощущений, которые могли бы затмить жуткие воспоминания. Сердце просило перемен, кровь нового адреналина, что угодно, но способного вытеснить ту боль. Естественно, самым простым и действующим способом было выговориться, рассказать о случившемся, поплакать на сильном плече, дать в рожу начальнику. Но ради общего блага я обязана молчать и переваривать боль самостоятельно. Порой мне казалось, что я не забуду никогда, так и придется жить до конца дней с дикой мыслью. Но постепенно все отступало назад в прошлое, и изредка охватывало чувство, что случилось это не со мной, а в каком-то параллельном мире, из которого мне удалось подслушать ужасную историю. Скоро, совсем скоро, Удальцов, его потная, пахнущая невкусным обедом ладонь, кривая ухмылка станут лишь отголосками прошлого.
Никаких призраков в театре мы не встретили. Царила тишина и темнота. Я принялась спорить, что слышу, как играет оркестр, конечно, в шутку. Как раздаются шаги по сцене, слышится шелест ткани в костюмерной. Я дала волю фантазии, отвлекаясь от реальности и погружаясь в вымысел.
Мы вышли в холл, где вдоль двух стен висели фотографии всех артистов. Вот была фотография Максима, еще молодого студента. Как же он возмужал за последнее время! Вот фотография Пьеро с его авторитарным взглядом. Мы дошли до стенда с фотографиями старых артистов, некоторых я никогда не видела. У одной такой фотокарточки незнакомой женщины я остановилась. На вид ей было около сорока. Красивое лицо с большими черными глазами, тонкими губами. Она улыбалась так мягко, дружелюбно, что хотелось непременно познакомиться с ней.
– Никогда не видела этой артистки.
– Я видел, – не отрывая глаз от женщины, сказал Пьеро. – Я видел все ее спектакли.
Меня вдруг осенила мысль, а что если мы с Пьеро виделись еще в детстве, на каком-нибудь детском утреннике. Маленькие, глупенькие, беспечные дети, но уже пронизанные одной нитью судьбы. Однажды на детском спектакле, прекрасно помню, что это был «Кот в сапогах», я сидела рядом с толстопузым очкариком, капризничающим, что ему ничего не видно. Тогда его мама
