на холодном воздухе прогулка.
Я впервые отсидела всю репетицию полностью, до самого конца, до самого ужасного конца! Я обалдела, когда режиссер заорал на труппу, что ему нечего делать среди бездарных бездельников, протирающих штаны в театре. Он раздражался тем, что один артист не там стоит – слишком далеко от сцены – другой слишком близко, потом его взбесило, что танцоры скучковались в одном месте. «Что за кучку пошлого дерьма вы изображаете?» Я неловко хихикнула, потому что с зала это выглядело именно так, но может быть, не стоило подбирать для этого столь крепкое словцо. Молоденькие девочки совершенно не слышали музыку, взмахивали руками и ногами не в единый счет, и получалось не синхронно. «Заново!» – звучала команда. Музыка ревела снова, танец повторялся, солисты исполняли все сначала. Одни и те же замученные движения танцующих, одни и те же слова поющих, отчего я зазубрила этот кусок спектакля настолько, что могла отыграть за всех. Конечно, сидя в мягком кресле рядом с режиссером, было легко рассуждать, будто я небесами одаренная, в то время как со сцены крепко несло потом. Взмыленные танцоры и солисты, они обливались потом, мокрые волосы, без дыхания; танцоры насиловали свои тела, а солисты и тела и голоса, потому что плясали все вместе. Но сколько бы раз не звучала команда начинать все снова, с лиц выступающих не сползала улыбка. Улыбка для зрителя. Зритель приходит в театр за волшебством, чудесной картинкой, где яркие образы будут мелькать перед глазами, не давая передохнуть. Песни, танцы, музыка, свет, феерия эмоций… За всем этим – телесная боль, недюжинное усилие на последнем дыхании, человеческие жизни, порой загнанные, как лошади на переправе.
Финальный раз, на мой взгляд, отыграли идеально. Режиссер поднялся с кресла и обреченно произнес, что с такой петрушкой выступать только в дурдоме, а не на серьезной сцене. Я не на шутку заволновалась, как же это получается? Если ты такой умный, иди и сыграй сам! Или научи других! А он поносит труппу! Раньше мне казалось, что режиссер – это мужчина пожилой, возможно седовласый, но бесспорно наделенный даром божьим создавать жизнь на сцене, и чтобы это получалось искренним и правдоподобным, он должен обладать житейским опытом и мудростью! Режиссер фигура авторитетная, сильная, как гора, за которой ютится труппа; режиссер не даст своих в обиду, пожурит чуть-чуть, где нужно, а где и погладит по головке. Как-то так! Этому парню, режиссеру-постановщику, было после тридцати, он орал благим матом и потел больше выступающих. Некоторые артисты были гораздо старше его, но для него словно не существовало возраста, он запросто «тыкал» всем. «Ты, бездарность слева! Будешь танцевать и дальше, как мешок с картошкой, – вышвырну в клубешник у шеста крутить голой задницей!» Подобные фразы уже перестали меня удивлять, режиссер пользовался ими, как будто черпал их из пособия «Как за минуту оскорбить сразу весь мир». Потом повернулся ко мне и спокойно спросил, нравится ли
