шёпотом подсказывать ему, где какое движение нужно сделать, она начала активно принимать приглашения на танец от всех, кто их предлагал, а предлагали многие. Вскоре её бальная книжка была заполнена почти полностью. Со всем пылом своих четырнадцати лет юная девушка погрузилась в атмосферу многолюдного званого вечера. Танцевала она превосходно, и отбоя от кавалеров у неё не было.
Кристоф же откровенно мучился от душной, людной атмосферы, от громкой ритмичной музыки, от необходимости вежливо разговаривать с теми, кому бы в иных обстоятельствах и руки бы не подал, улыбаться и кланяться, как заведённый болванчик. Он ужасно уставал на этой службе. Ежедневно, в пол-шестого, нужно являться к государю, который, казалось, никогда не спит, с подробнейшим докладом, тот всё проверяет и перепроверяет, спрашивает, каковы его, графа, предложения и обрывает, лишь только Кристоф открывает рот, чтобы высказать свои мысли, ругается на самовольного Суворова и прочих неугодных лиц, список которых пополнялся день ото дня, – и так целый день. А потом ещё явиться к разводу, или принимать плац-парад… Недавно началась война с Францией, работы в Военной Канцелярии прибавилось, и Кристоф проводил почти всё своё время там, иногда ночуя в кабинете и заявляясь домой, только чтобы помыться, побриться и переодеться. А тут ещё этот бал… Дорого бы он отдал за то, чтобы сейчас оказаться в своей постели, вытянуться, закрыть глаза и поспать часиков эдак двенадцать. И чтобы никаких людей. И чтобы никакой музыки, шума и этой духоты, от которой у него уже голова раскалывалась…
К дурному самочувствию и ощущению безумной усталости прибавилась некая досада на поведение невесты. Какую гримасу она скорчила после их танца! Да, надо признать, его готовили в солдаты, а не в танцоры, и это очень заметно. Но могла бы она хотя бы вникнуть в его положение, а не пренебрегать им так явно! И все эти юноши, с которыми она так весело танцует – всем улыбается, всем что-то говорит со смешком, и они, все эти паркетные шаркуны, эти русские свиньи, богатые наследнички, пальца о палец в своей жизни не ударившие, все эти Гагарины, Нелидовы, Долгоруковы, Строгановы, все они до единого трогают, приобнимают, прикасаются к его Mädchen, к той, которая предназначена высшими силами и самим Провидением только ему одному, Кристофу фон Ливену! Это невыносимо.
Граф набрался решимости и подошёл к невесте, поедающей мороженое в компании князя Константина Чарторыйского, “заложника польской короны”, как его все называли, и незнакомой ему красивой черноволосой девочки примерно Доттиного возраста. Кратко кивнув её спутникам, он отозвал её в сторону и прошептал вымученно:
– Вам так весело…
– А вам так грустно, как погляжу? – и его невеста рассмеялась, увидев его унылое выражение лица. – Что ж вы, право, в таком настроении? Ведь это бал, здесь нужно веселиться!
– Понимаете, люди видят, что мы не вместе, и могут подумать…, – начал он издалека.
– Так вы не отходите от меня
