не находил ни сочувствия, ни поддержки.
Со временем он зачастил в синагогу. Там он познакомился с себе подобными «изменниками родины». После утренней молитвы такие же бывшие коммунисты, к которым присоединились ветераны Второй мировой, шли в парк, захватив пару бутылок водки. Выпив по сто граммов, они ещё долго обсуждали политику, теперь уже израильскую. Потом расходились и сходились снова после полуденной сиесты – забить козла.
Папа не ошибся. Алексей Бродский перевёз старинные книги и свитки в Израиль, заплатив небольшую взятку советским таможенникам, и передал их в синагогу в Явне, в городе, где в конце первого столетия до нашей эры заседал главный Синедрион, имеющий прямое отношению к текстам этих священных писаний.
Алексея с сыном и внуками определили в Явне, дали им четырёхкомнатную квартиру. Всё вернулось на круги своя. Кстати, бывший коммунист Алексей Бродский читал Ветхий Завет, что-то понимал и переводил его своим новым друзьям. Он быстро заговорил на иврите, правда, с ошибками, произнося «с» вместо «т», как ошибочно произносили эти звуки евреи Восточной Европы. А внуки смеялись над ним.
Нэп подошёл к концу. Началось раскулачивание. Я не знаю, какие предчувствия побудили дедушку, но в 1928 году во время съезда комсомола он вышел на сцену и пожертвовал фабрику молодым коммунистам. На этом же съезде моя заносчивая бабушка Клара сняла с себя все драгоценности в пользу тех же коммунистов.
История про бриллианты неоднократно с большой гордостью пересказывалась бабушкой, как она медленно шла между рядами в платье из бледно-бирюзового крепдешина под звуки оркестра и бурных оваций сидящих в зале. Платье она сохранила и пронесла даже через эвакуацию. Иногда она доставала его из сундука, где хранились её наряды, и демонстрировала нам, двум девочкам, как она шла под туш оркестра.
Вряд ли ей было жалко драгоценностей. Ей было всё равно, что стекляшки, что бриллианты. Конечно, она понимала разницу в их стоимости. Но и бриллианты, и стекляшки в её понятии, никак не объясняющем её равнодушия к драгоценностям, были всего лишь блестящими побрякушками.
Как-то в статье психолога, доктора наук в своей области, я прочла, что украшения компенсируют женщине собственную неполноценность. Чувство неполноценности моей бабушке было чуждо.
После того злополучного съезда комсомола, когда дедушка добровольно отдал фабрику государству, его оставили работать там же в должности директора. Так же и дом, с ней соседствующий, остался в его распоряжении. Дом был частной собственностью, и дома не забирали. Его построил ещё прадедушка. Дом был огромный. Мы с сестрой по коридорам на велосипедах катались.
От калитки до парадного входа стелилась тридцатиметровая вымощенная кирпичом дорожка. С обеих сторон густо цвели ирисы. Их аромат сопровождал идущего в дом, вызывая в нём головокружение, словно воздух, спрыснутый духами.
Под окнами дома с южной и восточной стороны росли
