по кусочку шоколадки.
– Ну всё, иди спать. Здесь взрослые, не мешайся!
Оксана помахала мне ручкой и отправилась в комнату.
– Спокойной ночи, – пожелал я ей вслед.
– А как это? – спросила она.
Я выразительно глянул на Люсьен, но та была занята бутылкой.
– Чтобы ты спала крепко-крепко и чтобы тебе приснилась какая-нибудь сказка.
– Сказка у меня уже есть, – пролепетала Оксана. – Она вкусная.
– Так ты умеешь читать? Вот молодец!
– Слушай ее больше. Давай, – Люсьен вновь подняла бокал, и я поразился точности ее движений. Судя по всему, пол-литра для нее были только разминкой.
– Ты тут продолжай, а я пойду лягу. Где у тебя примоститься можно?
– Пить не будешь, что ли? Странный! Там кровать стоит, увидишь. Погоди, я скоро приду.
– Угу, – промычал я, надеясь, что она отрубится прямо за столом.
Уже сквозь сон я услышал, как на кухне хлопнуло шампанское – до утра Люсьен не дотерпела, и это значительно повышало мои шансы провести ночь спокойно. Если б я мог представить масштабы ее падения, то предпочел бы переночевать в каком-нибудь теплом подъезде.
Под утро врезали нежданные заморозки, и лужи покрылись прозрачной корочкой, визгливо лопавшейся под ногами. Солнце, в сентябре еще сильное, успело вылезти из-за ближайших крыш, но дыхание всё равно превращалось в белый, с голубым отливом дым.
Для такого климата моя одежда не годилась, и, стоя у телефона-автомата, я приплясывал как дрессированный мишка. Если б Люсьен не проснулась так рано или, проснувшись, отвалила бы куда-нибудь по своим пьянчужным делам, то я мог бы позвонить и от нее. Но она, как назло, встала ни свет ни заря. Охая и рыгая, Люсьен тощим привидением шаталась по квартире в надежде, что я сбегаю за пивом. Ха!
Я милостиво оставил ей двадцатку – с условием, что она купит чего-нибудь и для сестренки. Люсьен поклялась здоровьем матери.
Запись, сделанная мною в клетчатой тетради, мало чем отличалась от предыдущих. Я видел себя лежащим на холодном столе из нержавейки. Обзор загораживал огромный бледный живот, вздувшийся как у утопленника. Я помнил боль и желание вырваться из кожаных ремней, а потом – мозолистые пятки, показавшиеся из моего нутра. Я рожал какого-то здорового мужика, он лез вперед ногами и при этом неистово сопротивлялся. Когда он вышел весь, мне на лицо накинули сырую тряпку, и разглядеть новорожденного я не смог, но я точно знал, что у меня двойня и что роды еще не закончились.
Я поставил точку и с трудом подавил желание разорвать тетрадку. Порыв был таким же привычным, как и процедура записи. Я снова сдержался. Однажды мне приснится что-нибудь нормальное, и я закончу сборник кошмаров красивой и светлой историей. Я впишу ее красными чернилами, а потом торжественно предам тетрадь огню.
На этот раз звонок застал меня дома. Я взял трубку после пятого гудка и сонно вякнул:
– Алле.
– Привет, –
