Они угрожали, запугивали, подкарауливали в раздевалке, чтобы прошипеть на ухо, что-нибудь скверное. Три месяца они мне портили жизнь, пытаясь запугать. Но у них не получалось.
Потом им, видимо, надоело просто смотреть. Или надоело то, что их взгляды и угрозы на меня не действуют. Я вроде бы и старалась их бояться, но, почему-то, по-настоящему испугаться у меня не получалось. И вот они просто схватили меня за руки, когда я выходила из школы после уроков, и потащили на задний двор. Алисы со мной не было, она ушла на урок музыки к старой преподавательнице с кривыми ногами. Кривоножка, так мы называли ее между собой.
Сначала они поколотили меня. Я лежала на земле и, казалось, уже не дышу. Потом отошли в сторону, что-то тихо обсуждая между собой, а через какое-то время протянули мне ножницы и Галька Штамм сказала противным слащавым голосом:
– Стриги!
– Что стричь? – я с трудом встала на колени и посмотрела на нее непонимающими глазами, вытирая разбитую в кровь губу. Под глазом что-то пульсировало, как тогда, когда я упала в подъезде и стукнулась лицом о перила. Будет такой же огромный фингал. Но мне даже нравилось сочетание цвета бледной кожи и фиолетовых разводов на ней. Будет чем похвастаться перед Алисой. Фингал – это не какой-то там этюд Черни, который она в эту минуту разучивает с Кривоножкой.
– Волосы свои стриги! – продолжала настаивать Галька, – раз Сашка Васильев сказал, что у тебя самые красивые волосы в школе, значит, ты их подстрижешь. Сама или с нашей помощью. И больше ему глаза свои рыбьи не строй. Поняла?
– Я с Сашкой Васильевым не знакома. Глаза ему не строю. Волосы стричь не буду, – я оттолкнула от себя Галькину протянутую руку, в которой были зажаты ножницы. Может, у них тоже сегодня был труд последним уроком, и они вырезали ажурные снежинки, чтобы украсить ими окна в классе. У меня никогда не получались эти снежинки, и за последний урок мне поставили двойку.
– Ты дура, или притворяешься? – Галька подошла ко мне вплотную и стала толкать меня в грудь. Это продолжалось до тех пор, пока я не уперлась лопатками в каменную стену гаража, – стриги, говорю.
Галька посмотрела на меня ненормальным, зловещим взглядом. А я не могла поверить, что в нашем возрасте любовь так сводит людей с ума. Я почувствовала себя героиней мелодрамы, которую мама смотрела в прошлую субботу. Только потом я поняла, что сводит с ума не любовь, а обычная зависть.
Схватив прядь волос, торчащую из-под моей шапки с белым помпоном, Галька одним махом срезала её острыми ножницами. Девчонки трусили, я чувствовала это, но они по-прежнему стояли у нее за спиной. Я стащила с головы шапку, которая была вся в снегу, сняла резинку с хвоста, рыжие кудри рассыпались по плечам.
Папа называл мои волосы золотом. Он обожал их, пожалуй, сильнее, чем меня саму. Никогда бы я не стала стричь волосы, только потому, что папа бы расстроился. Галька смотрела на меня, в ее взгляде мелькала зависть и желчь. От этих чувств ей, должно быть, очень
