Костя скинул туфли, пакет с медицинским халатом и сменной обувью пристроил в углу.
– Всё в порядке, просто устал… Так, пойдём я тебя уложу. Таблетки пила? – допытывался он, проходя в родительскую спальню. Мама, неловко подобрав халат, легла в постель. Он подоткнул одеяло ей под ноги и грозно спросил: – Температура какая?
– Нормальная, помогли твои лекарства, – в ее карих глазах всё еще тлело беспокойство. – Ты разговор не переводи, сынок. Я же вижу, на тебе лица нет.
– Мамуль, ну, правда, я в норме! – ответил он. Но, не желая врать ей в лицо, отвёл глаза. – Я на новую работу ездил, а на дорогах такие пробки… Совсем отвык от московского трафика. Наверное, лучше добираться на метро.
Мама сразу успокоилась, одобрительно погладила его по руке.
– И правильно, Костик, не трать ты нервы на этих дорогах.
Он кивнул, подошел к окну. Тяжёлая коричневая штора мягко скользнула по руке, когда он потянулся к закрытой форточке – нужно было проветрить. Костя вдохнул свежий, чуть пахнущий цветами воздух, глянул на куст пионов, растущий под окном. Пышные цветочные шапки склонялись почти до земли, пахли тягуче, сладко. Этот куст, как и другие многолетники – ландыши, ирисы, шток-розы – здесь сажали родители. Костя тогда ещё учился в школе.
– Я тебе чай сделаю, с малиной, – сказал он маме.
На кухне Костя зажег газ под синим эмалированным чайником, заглянул в заварник. Оттуда пахнуло мятой и смородиной: их распаренные бледно-зелёные листочки прилипли к выпуклым стенкам. Костя вытряс их в мусорное ведро, сунул чайничек под кран. И не удержался, закрыл глаза.
Жить вот так, в темноте – каково это?..
Он медленно провел рукой по гладкому боку чайника, пытаясь ощутить его изгибы, шероховатость рисунка, пытаясь увидеть… Теплая вода заструилась по руке, затекла в чайник, и Костины пальцы скользнули вслед за ней. Их кончики зашарили по фарфоровым стенкам, пытаясь нащупать тонкую коричневую полоску, оставленную заваркой. Косте казалось, что он чувствует её, смывает: ведь вроде бы, заскрипело под подушечками пальцев так, как скрипит чистое… Но открыв глаза, он увидел, что коричневые пятна никуда не делись. И, досадливо цыкнув, потянулся за губкой.
Потом было ещё несколько таких же нелепых и даже глупых – с его-то «единицей» по зрению! – попыток сделать что-то, как-то выжить в темноте. Смотреть руками, слухом, обонянием, включив на максимум оставшиеся органы чувств. И уже через пару минут осознать: таким беспомощным он не чувствовал себя никогда.
Кухня, знакомая до мельчайших деталей, вдруг поменяла облик. Точнее – утратила его. От открытого окна повеяло опасностью, пол под ногами стал чужим, будто нехоженым. Посуда попряталась, сдвинувшись с привычных мест. И даже пространство одновременно расширилось и искривилось: холодильник вдруг выпятил железную грудь и больно ударил по локтю, когда Радонев слишком резво сунулся в стоящий рядом шкаф. Костя потянулся к плите – но там, где она стояла, оказался провал, в который
