соблазну дива, принявшего на себя образ прекрасного юноши, покушается на воздушный поход против небес и, к великому удовольствию Аримана, падает вместе с колесницей и впряженным в нее орлом и ломает себе несколько ребер. Когда же дело доходит до рукопашной расправы, злые духи персов держат себя совершенно так же, как и их западные собратья.
Да и то сказать, не мало элементов парсизма перешло в Европу, отчасти при посредстве евреев, отчасти с ересью Мани, который, желая создать какую-то всеобщую религию, слил маздеизм с христианством и, к великому огорчению св. Августина и других отцов церкви, заразил своею синкретическою доктриною множество умов. Правда, манихеизм был задавлен, но влияние его еще долго чувствовалось в Европе и сильнее всего проявилось между XI и XIII веками в доктринах сект Богомилов и Альбигойцев, которых святая инквизиция уничтожала огнем и мечом.
Религиозные верования Персии составляют полнейший контраст с воззрениями её победоносной противницы, Греции, которая хотя и приносила от времени до времени жертвы злым богам, но тем не менее не знала ни одного сверхчеловеческого воплощения «зла». Это бессознательное отсутствие дуализма до некоторой степени приближает окрашенный пантеизмом политеизм Эллинов к религии их арийских родичей долин Ганга.
Однако индийская мифология, стоя значительно ниже греческой в эстетическом отношении, значительно превышает ее своим философским символизмом.
Для индуса существовала только одна бесконечность, грек более охотно вращался в границах законченного, земного бытия. У индусов всё, не исключая зла, представляло эманацию наивысшего, не сверхземного только, но и сверхнебесного естества; у греков как люди, так и боги в конце концов были детьми или внуками праматери земли (Геи), которая сама вышла из лона предвечного хаоса.
Обе эти системы обладают настолько внутреннею цельностью, что в них не могло быть места для этического дуализма. Но тем не менее, вершина Олимпа не царила так высоко над миром, как неприступные вершины Гималаев. Эллинские боги, олицетворяющие главные законы и моральные силы, жили в более тесном союзе с человеком, чем индийские метафизико-космологические абстракции, которые, если и хотели общаться с людьми по-человечески, то должны были сначала материализоваться и облекаться в телесные одежды (аватар).
Это фамильярное общение с сверхъестественным миром придало эллинской мифологии известный характер гармонии и ясности, который Мюссе бесподобно очертил в своем вступлении к «Ролла», начинающемся словами:
Regrettez-vous le temps où le ciel sur la terre Marchait et respirait un peuple de dieux… [Сожалеете ли вы о том времени, когда небо на земле шло и дышало народом богов…] и заканчивающемся минорной нотой сожаления над тем, что грустное «сегодня» так непохоже на веселое «вчера».
Où le monde adorait ce qu’il tue aujourd’hui,
Où quatre mille dieux n’avait pas un athée,
Où tout était heureux, excepté Promethée,
Frère ainé de Satan, qui tomba comme lui.
[Где мир любил то, что он убивает сегодня,
Где четыре тысячи богов
