были соединены гениальным поэтом в одно органическое целое, известное в истории персидской литературы под именем «Книги царей» (Шах-Намэ). Автор этого труда Абдул Засим Мансур (940-1020), награжденный титулом Райского (Фирдоуси), исповедовал, положим, магометанскую религию, но жил в ту эпоху, когда династия Гаснавидов, стремясь к совершенной независимости от халифата, всеми силами поддерживала политически-национальные аспирации персов и старалась возбудить любовь к старым легендам и традициям. Хотя в обработке этих преданий влияние ислама до некоторой степени смягчило яркость маздеистского дуализма, но изгладить его совершенно не могло, и поэтому «Шах-Намэ» Фирдоуси может считаться прямым и непосредственным, хотя, может быть, и немного запоздалым, продуктом древне-иранской культуры.
Известный любитель и знаток персидской литературы, Фридрих Шак, говорит ясно в своем предисловии к переводу «Книги царей», что не только ядро, но и главные черты этой эпопеи так же древни, как и религиозные доктрины книги «Вендидад» (1-я часть Авесты[14]).
Видя, какую ценность для наших исследований представляет этот поэтический документ, мы можем приступить к разбору соответственных частей произведений Фирдоуси.
На первых же шагах мы наталкиваемся на необычайно характерный эпизод борьбы двух враждебных этических элементов, а именно – добровольное склонение человека в сторону зла взамен материальных выгод.
Что на берегах Ганга считалось невозможным, то в Иране является вещью понятною и простою. Индус был философом и поэтом, а перс человеком труда и дела; индус презирал жизнь, иранец ценил ее. Идеал индийских героев, Рама, ведет жизнь аскетическую; герой Шах-Намэ, богатырь Рустем, славится не только отвагою, но и аппетитом.
Уважение к жизни и к труду должно было породить известный практический материализм, известное преклонение пред скоропреходящими вещами и благами; а отсюда до желания добиться их простейшим, хотя бы и неправым способом – путь не далек. Иранские рыцари, даже самые знаменитые, на поединках не брезгают прибегать к военным хитростям: например, великий Рустем, не осилив в течение долгого боя царевича Исфендиара, убивает его, наконец, очарованною стрелою и, спасая таким образом репутацию своей рыцарской славы, подвергает вместе с тем риску свою загробную будущность.
Подобных фактов, свидетельствующих о некотором преобладании материальной жизни над жизнью духовной, в поэме Фирдоуси можно найти довольно много. Прибавим теперь к этим элементам веру в положительное, реальное существование зла, которое, олицетворившись в образе сильного владыки, стремится к господству над миром, – и мы поймем, что мысль добровольного союза с Ариманом легко могла представиться воображению иранца.
Уже в Зенд-Авесте мы встречаемся с интересным эпизодом искушения Зороастра; «Отрекись, – говорит ему Ариман, – от святого закона, закона маздейского, и ты обрящешь счастие, которое обрел уже Вадагна (?), «владыка многих стран» (Вендидад, Фрагмент 19).
Пророк
Когда Фирдоуси умер, местное магометанское духовенство отказалось хоронить „поэта, который прославлял деяния поклонников огня“, то есть маздеистов. Этот рассказ лучше всего рисует дух и характер „Книги царей“.
